Спартанец - Валерио Массимо Манфреди Страница 33

Глава 9. Тот, кто струсил

Бритос и Агиас мчались без устали день и ночь, лишь изредка останавливаясь для отдыха и подкрепления сил; при этом один из них всегда бодрствовал, стоя на страже. Талос молча ехал на осле вслед за ними на расстоянии тридцати шагов. Вокруг царило полное смятение: охваченные ужасом жители центральной Греции покидали свои дома и бежали в горы, прихватив домашнюю утварь. Те, кто был не в состоянии бежать, оставались дома и готовились к худшему. В первый день они миновали Орхоменос и Коронию, а к вечеру прибыли в Феспию. В этот небольшой город из Фермопил не вернулись семьсот воинов. Всюду разносились пронзительные вопли женщин и детей, узнавших о гибели своих мужей и отцов. Старики блуждали по пыльным улицам в совершенной растерянности, словно одурманенные ужасной трагедией. Некоторые сидели у ворот храмов и взывали к смерти. Когда Бритос с Агиасом приблизились к городским воротам, навстречу им вышел сгорбленный старец, почти лишенный зрения. Волосы его были спутаны, борода космата. Он взглянул на Бритоса заплаканными глазами, красными от пролитых слез.

– Кто вы? – спросил он с дрожью в голосе.

– Мы из Фокиды, – тут же ответил Бритос. – Мы прибыли с Анопеи. Кто ты, старик, и что тебе нужно?

– Меня зовут Диадромос, я отец Демофила, командующего наших воинов. Он подчиняется царю Леониду. Скажи, это правда, что никому не удалось спастись, что все погибли?

– К сожалению, это правда, – ответил Бритос. – Они не захотели бросать поле битвы… Они погибли смертью героев.

– Но вы… – продолжил старик дрожащим голосом. – Но вы не фокейцы, я узнаю ваш акцент… Вы лаконцы, спартанцы… – (Бритос вздрогнул.) – Вы спартанцы, – повторил старик, – почему вы здесь? Вы сбежали, вы бросили товарищей…

Бритос подал знак Агиасу и Талосу и пустил коня галопом по улицам опустевшего города. Старик упал на колени и зарыдал.

– Вы бросили их… – бормотал он, – вы бросили их…

Выехав из города, они пустили лошадей шагом. Уже совсем стемнело, и лишь бледное сияние молодого месяца прорезывалось сквозь ветви оливковых деревьев. Агиас посмотрел на своего спутника: Бритос ехал молча, склонив голову на грудь. Через некоторое время Агиас не выдержал и прервал тревожное молчание.

– Довольно, – выпалил он, – довольно, Бритос. Нам поручили тягостное задание, но кто-то должен был его выполнить. Мы исполняем свой долг, и он оказался гораздо тяжелее долга наших товарищей, погибших смертью доблестных воинов, сражаясь бок о бок с царем Леонидом. Их имена будут воспеты поэтами, а наши имена забудут или заклеймят бесчестьем. Но разве это веская причина для неповиновения царю?

– Ты слышал, что сказал старик? – сурово спросил Бритос. – Ты слышал, Агиас? Он оплакивал сына, погибшего вместе с нашими воинами, и принял нас за трусов. Трусов, которые испугались и убежали с поля боя. Мы теперь должны лгать, прятаться, как трусы…

– Послушай, – продолжил Агиас, – это послание, скорее всего, содержит сведения чрезвычайной важности. В нем не только известие о поражении при Фермопилах. Если царь Леонид дал нам столь тяжкое поручение, значит он хотел донести до Спарты, эфоров и царя Леотихида нечто поистине важное. Я не могу объяснить это иначе. Ты верно сказал: наши союзники из Пелопоннеса, несомненно, сообщат городу о потере Фермопил раньше нас.

– Ты прав, – сказал Бритос, – это так. Союзники из Тегеи будут в Спарте через несколько часов, они опережают нас. Но зачем в таком случае царь Леонид обрек нас на позор?

Между ними повисло молчание. Так они продолжали путь, пока не достигли вершины холма, откуда открывался вид на сияющие воды Коринфской бухты. Они остановились, чтобы перекусить и отдохнуть. Уже долгое время их желудки не знали пищи, и тела изнемогали от нагрузок, выпавших на их долю в последние дни. К тому же раны, полученные в недавней битве, вызвали лихорадку.

Талос привязал коней и осла, развел костер под навесом скалы и приготовил ячменную кашу. Даже мысль о встрече с матерью и близкими не радовала его. Свинцовая тяжесть сдавила его сердце. Он примостился в углу, подальше от спартанцев, и неохотно принялся за еду. Затем он пересел на валун с видом на море. Луна озаряла серебряным светом тихую водную гладь, а легкий ветерок едва шевелил листья оливковых и миндальных деревьев, разнося насыщенный аромат мяты. Талос обернулся и посмотрел на спутников, мрачно сидевших около огня. Он уже не испытывал ни ненависти, ни обиды. Словно во сне он увидел поле битвы, покинутое ими, и воинов, павших в бою, которых некому было предать погребению, над которыми не плакали женщины. Ему показалось, что тени мертвых витают над их лагерем. Талос вспомнил о воине с драконом на щите; щит, должно быть, разбит и лежит теперь среди груды мертвецов, покрытый слоем крови и пыли. Он думал об ужасной трагедии, готовой унести жизни бесчисленных жертв. И в его душе отозвались рыдания женщин Феспии, и он увидел покрасневшие и опухшие от слез глаза старика.

Он почувствовал, что сердце разрывается от горя и гнева, оттого, что злой рок разлучил его с его народом и с теми, кого он любил. Он не стал своим среди спартанцев, которых ненавидел, не переставая восхищаться ими. Восхищение это зародилось в детстве почти неосознанно, когда Талос убегал в долину, чтобы посмотреть на ровные ряды спартанских воинов. Потом, уже юношей, он с благоговением смотрел, как молодые спартанцы без ропота переносили бичевание перед храмом Артемиды Эфесской. И вот наконец неимоверное мужество и неслыханная стойкость трехсот спартанцев, сражавшихся при Фермопилах.

Звук шагов прервал его размышления. Обернувшись, он увидел блестящие в лунном свете доспехи Бритоса. Юноши долго молчали, и спартанец стоял неподвижно, как статуя, над сидевшим на камне илотом. Бритос прервал молчание.

– У судьбы свои причуды, – сказал он отрешенным голосом. – Сколько раз я смотрел на ваш народ и думал, что лучше умереть, чем влачить столь жалкое существование, когда день тянется за днем в унылой, бесконечной череде. – (Талос встал.) – Но сейчас я завидую тебе, илот. Ты спас свою жизнь, ты вернешься на гору. Это все, что тебя волнует, а я… Я вернусь в родной город, который осудит меня. Я оставил непогребенное тело отца на растерзание собакам и надругательства варваров. Я бросил друзей, которых зверски убили и искалечили. Их тела опозорены и изуродованы. Перед собой я вижу тьму, возможно, бесчестье, презрение…

Он замолчал, охваченный яростью, отчаянием, стыдом. Агиас спал, завернувшись в свой потрепанный красный плащ. Лишь невыносимое горе заставило Бритоса обратиться к слуге. Талос посмотрел на него печальным взглядом.

– Неужели ты думаешь, что