Юрий Никитин - Князь Рус Страница 33

Внезапно широкие твердые ладони мощно хлопнули их по плечам. Лех обнял обоих, сдавил, его горячее дыхание обожгло им щеки:

– Чех, Рус… Я люблю вас.

– Боги жаждут, – сказал Чех сдавленным голосом. – Это наша им жертва!

– И наши отцы-деды зрят, – закончил Лех.

Их объятие распалось. Молча смотрели друг на друга, жадно и тоскующе, запоминали лица братьев, а за спинами нарастал конский топот, рев скота, голоса. Полог с треском распахнулся. Верхом на диковатом коне, что не желал оставаться на месте, сидел рослый воин. Он всмотрелся в темноту, крикнул отрывистым голосом:

– Чех, все собраны! Веди.

Видно было, как подбежали отроки в поводу с белым оседланным конем. Чех вздохнул, хлопнул братьев по плечам. Отстранился, через мгновение был уже в седле своего жеребца. Конь пошел в галоп, Чех крикнул, и подводы пришли в движение. Конники поскакали вперед.

Подводы уходили долго, на кострах успели вскипятить котлы и приготовить мясную похлебку. Конного заслона сзади не было, отметил Рус. Чех не тратит усилий зря, зная, что позади остались братья.

Лех обнял Руса:

– Пора. Прости… Увидимся в вирии!

Ему подвели его огненно-красного коня, попона тоже отливала багровым. Лех вскочил с разбега, дико гикнул, конь понесся к группе ожидавших его всадников.

Рядом с Русом встали Бугай, Сова, Моряна. Бугай проронил медленно:

– С Чехом ушло больше половины… Поглядим, сколько уйдет с Лехом.

Рус тупо смотрел на людской поток. В сердце была такая горечь, что в глазах потемнело. Плеча коснулись трепетные пальцы. Он повернул голову. Ис смотрела с любовью и таким сочувствием, что он устрашился: может расплакаться при всех.

– Я не могу зреть… – сказал он задушенным голосом. – Когда уйдут, кликните.

Он ввалился в свой шатер, только он остался цел и недвижим во всеобщем хаосе, упал на ложе. В углу на шкуре, куда Ерш поставил ему бурдюк с вином, сейчас было пусто. Сквозь тонкое полотно стен со всех сторон доносились подобно шуму прибоя голоса людей, рев скота, скрип телег, щелканье бичей, выкрики. Все сливалось в ровный, однообразный шум.

Очень не скоро шум начал редеть, отдаляться, стихать. Рус заставил себя встать, на подгибающихся ногах подошел к выходу, откинул полог.

Из груди сам по себе вырвался звериный вопль ужаса:

– Это все, что остались?

Степь была голой и мертвой. На месте походного стана зловеще чернели выжженные круги земли. Легкий ветерок вздымал серый пепел, шевелил золу. Сперва в ужасе почудилось, что он остался единственным живым человеком. Даже Ис не видно, только пустое поле с черными пятнами, серый пепел, обломки повозок, брошенные разбитые горшки, посуда, сломанные копья. Два исхудалых пса с рычанием дерутся за кость с остатками мяса.

Он замычал от боли, судорога свела внутренности. В сердце словно кто вонзил нож, а в голове быстро и часто забились жилки. Он чувствовал, что вот-вот умрет от ядовитой горечи и одиночества. Ноги деревянно несли вокруг шатра, отыскивая свой костер…

На прежнем месте остались только Ис и Заринка. Остальные исчезли, растворившись у костров, возле которых сидели люди. Все сутулились, молчали, тупо смотрели либо в костер, либо поглядывали в сторону его шатра. Вдали темнели повозки, еще дальше всадники загоняли коней в табун.

С грохотом примчался на серой кобыле Сова. Его плечи обвисали, как будто две глыбы тянули вниз и в разные стороны. Лицо было угрюмым.

– Рус! – крикнул он рассерженно. – С Лехом ушли две трети. Две трети тех, что оставались от Чеха.

Ис и Заринка подошли к Русу, встали по бокам, трогая за руки. Рус прошептал:

– Спасибо…

– За что? – удивился Сова.

– Твои люди остались почти все. Или даже все.

Сова выпрямился, в голосе сквозь горечь прорезалась нотка гордости:

– Теперь это твои люди.

– Спасибо, – прошептал Рус снова. В глазах защипало.

Сова буркнул предостерегающе:

– А вот со «спасибо» не спеши.

Он повернул коня, копыта прогрохотали совсем рядом. На Руса упал ком земли, выброшенный копытом. Рус уловил угрожающую нотку в голосе бывшего воеводы, но не понял затаенного смысла, тут же забыл, ибо Ис и Заринка прижались с обеих сторон крепче, дышали часто, сочувствующе.

Даже отсюда Рус видел, как у каждого человека у костра опущены плечи.

– Чех мог бы отделить мне людей больше, – прошептал он в тоске.

Вздрогнул, ощутив на плече легкую руку. Ис смотрела с глубоким состраданием.

– Нет, – сказала она тихо.

– Что «нет»?

– Он не мог этого сделать.

– Почему?

– Важна свобода выбора, – сказала она еще тише. – Он чувствовал это. А тебе и не нужно много людей. Мы двигаемся по земле, где не ступала нога человека. От зверей отобьемся, а на хорошей земле… потомства может быть как песка на берегу моря, как звезд на небе, как капель в реках… Так ведь бывало… по крайней мере у моего народа.

Он поник головой:

– Волхвы говорят, у нас тоже. Но страшно мне!

– Крепись, – повторила она. – Взгляни, кто остался с тобой.

Рус всматривался в суровых, немногословных людей. Остался Бугай, родной дядя Чеха и Леха тоже, осталась Моряна-богатырка, Шатун, Ерш, Плющ Железные Руки, к удивлению, заметил даже сладкоголосого Баюна… Остались суровые воины, безусые юнцы, отроки, но больше больных, увечных, стариков и детей: их братья не пожелали взять, ссылаясь на суровую дорогу.

– Это вызов, – сказала она напряженно. – Вызов всем, кто остался.

– Да, – сказал он затравленно, – но почему они все смотрят на меня?

Он насторожился, а люди за его спиной взялись за ножи. Виднелось пыльное облачко, затем донесся стук копыт. В молчании ждали, когда всадник вынырнул из пыли, огромный и сгорбленный, капюшон нахлобучен на глаза, охраняет от ядовитой пыли, виден лишь широкий испещренный морщинами подбородок.

Всадник уже остановил коня, когда его узнал Баюн, воскликнул восторженно:

– Корнило! Ты же ушел с Чехом!

Корнило замедленно слез на землю, охнул, ухватился за поясницу. Голос был мертвый от усталости:

– Я проводил их малость. Передал травы Гойтосиру… Что еще? Но поеду с вами.

Волхв выглядел изможденнее обычного. Баюн подхватил под руки, держал, пока немолодой волхв переводил дух.

– Я получил для них благословение пращуров, – проскрипел он. – У них все пойдет.

Рус поинтересовался хмуро, еще не в силах ощутить радость:

– Но почему здесь? Ты же сам сказал…

– Что я сказал? – раздраженно ответил Корнило. – Я не знаю, что выпало тебе. Боги не говорят. Тебе указан лишь путь. А что на нем вершить, все зависит от тебя.

Баюн просиял, похлопал волхва по сгорбленной спине. Лицо певца сияло. Похоже, волхв сказал то, из-за чего остался он сам.