Жаклин Монсиньи - Кровавая Роза Страница 34

Не более четверти часа потребовалось дону Рамону, чтобы убить быка. Запачканный кровью, с потным лицом, он подошел, чтобы вновь приветствовать Зефирину. Понимая, что победитель ждет от нее привычную для победителей турнира награду, она бросила ему свой пропитанный духами кружевной носовой платок.

Испанский дворянин на лету схватил его и поднес к губам.

– Рад, сударыня, что представление вам понравилось. Я могу уложить шесть быков подряд… Хотите, я сейчас покажу вам?

Напуганная мыслью о том, что ей предстоит увидеть еще пять убийств невинных животных, Зефирина с улыбкой отклонила предложение.

– Все было прекрасно, сеньор, но мне кажется, время уже позднее…

– Вы правы, сеньора, поэтому я прошу у вас еще всего лишь несколько минут…

Зефирина поискала глазами Гро Леона. Тот исчез; вероятно, ему стало плохо от корриды, а может, и от зеленого винограда.

Дон Рамон отправился переодеться.

Когда он вернулся, костюм его вновь был безупречен, пятен крови не осталось и в помине. В прорези камзола сверкал белизной его трофей – платок Зефирины.

– Изволите ли вы теперь поужинать?

– С удовольствием.

Как ни странно, но сейчас Зефирина была очень голодна. Дон Рамон провел ее в соседнюю комнату. На круглом столике был сервирован ужин. Слуги отсутствовали.

Дон Рамон и Зефирина обслуживали себя сами. Испанский дворянин все предусмотрел. Блюда, приправленные перцем и шафраном, были восхитительны. Вино из Хереса ударило Зефирине в голову.

В соседней комнате, за ковром, музыканты на виолах исполняли приятные пастушеские мелодии. Внезапно Зефириной овладела приятная истома; возможно, причиной тому были меланхоличные напевы и нежный перезвон струн. Перед ней сидел суровый идальго, умный, надменный и любезный. Она даже вынуждена была признать, что он не лишен некоего очарования, присущего зрелым мужчинам.

Во время ужина дон Рамон не позволил себе ни одного неподобающего жеста; он лишь слегка касался пальцев Зефирины, передавая ей очередное блюдо, да нога его иногда задевала ее юбку.

Может быть, он удовлетворится их совместным ужином?

Напряжение спало, и Зефирина рассмеялась. Она отвечала любезностью на любезность, рассказывала о жизни при дворе Франциска I, забавляла дона Рамона галантными историями.

Ужин подходил к концу.

Зефирина решила, что все, оказывается, гораздо проще, чем она предполагала, и подняла свой кубок.

– Мессир, я пью за нашу новую дружбу и желаю, чтобы она длилась столько же, сколько отпущено нам дней на этой земле…

Более изысканный тост придумать было трудно. Дон Рамон ответил с подобающей учтивостью.

– Сеньора, я пью за вашу красоту, ослепившую взор того, кто с первого же взгляда был околдован вами…

Они вновь вступили на скользкую почву, Зефирина решила, что пора сворачивать с опасной тропы.

– Поверьте мне, сеньор Кальсада, я глубоко ценю все, что вы сделали для меня… Я была весьма тронута тем, что вы привезли ко мне этого ребенка, верю, что вы искренне считали его моим сыном… Теперь, когда мы друзья, скажите мне, кто дал вам этого младенца?

После многих обходных маневров Зефирина двинулась прямо к цели.

Дон Рамон холодно взирал на Зефирину.

– Здесь не место и не время говорить о подобных вещах, сеньора.

Возмущенная Зефирина встала из-за стола.

– Я сдержала слово и пришла к вам. Теперь сдержите свое.

Сквозь забранное решеткой окно она выглянула во двор: при свете факелов слуги смывали с плит пятна бычьей крови.

Руки дона Рамона опустились ей на плечи.

– Вы портите наш вечер, сеньора… Зефирина… Взгляните на луну, любовь моя.

Она обернулась, чтобы возразить ему. Именно этого ей и не следовало делать. Как и сегодня утром, невозмутимый идальго вновь походил на одержимого. Холодный дон Рамон, крепко обняв ее за талию, запрокинул ей голову и жадным поцелуем впился в губы. Он завладел Зефириной, словно дикий зверь завладевает своей добычей. Быстро откинув портьеру, за которой, как оказалось, стояла огромная кровать под балдахином, он в три прыжка отнес ее туда.

– Оставьте меня, мессир! – протестовала Зефирина.

Она думала, что, как и во время утренних свиданий, ей удастся выпутаться из создавшегося положения. Однако она плохо знала испанцев; в их жилах текла горячая кровь.

– Mi amor… belleza… mi corazo.

Он срывал с Зефирины одежды, выдергивал шнурки из корсета, упивался ее губами, покрывал поцелуями грудь, задирал юбки. Он был всюду одновременно. Никогда еще Зефирине не приходилось иметь дела со столь пылким и ловким мужчиной.

«А я была готова держать пари, что он сплошной кусок льда!» – успела подумать она перед тем, как закружилась в вихре чувств.

Ей надо было сопротивляться, отталкивать его. Но она только сладко застонала. Дон Рамон принялся ласкать ее бедра. Внезапно он остановился, пораженный своим открытием. В ней также пробудилось желание. Он испустил радостный сладострастный вопль.

С утра Зефирина уже успела побывать в объятиях двух сильных и красивых мужчин, пробудивших ее чувственность. Тело ее трепетало. Она жаждала любви, жаждала крепко прижать к себе мужское тело.

Она больше не могла сопротивляться, не могла говорить «нет». Третьему за сегодняшний день мужчине оставалось только собрать урожай, посеянный двумя его предшественниками. И как ни странно, именно об этом мужчине она думала меньше всего. Но зрелый муж, изощренный в любовных ухищрениях, казалось, был неисчерпаем в своей изобретательности.

– Иди сюда! – простонала Зефирина, тая от страсти в объятиях дона Рамона.

«Фульвио говорил мне, что на такое способны только юноши!» – подумала Зефирина.

Дон Рамон трижды обладал ею. Она находила в этом неизъяснимое удовольствие. Поначалу робкая, как любая женщина, познавшая в своей жизни только одного мужчину, Зефирина лишь покорно подчинялась ему; затем она, осмелев, сама начала предлагать ему правила игры.

Ей казалось, что в ней сейчас живут два человека. Мысли ее были с Фульвио – возлюбленным мужем, которому она давала клятву верности. Когда дон Рамон брал ее, она закрывала глаза и воображала себя в объятиях супруга; тело же ее упивалось любовью испанца.

– Прекрасная… божественная Зефирина… ты чувственна и нежна, настоящая женщина. Я люблю твое тело, твою грудь… Я больше не смогу без тебя, моя восхитительная возлюбленная.

Восхищенный дон Рамон, не переставая, ласкал ее золотистую кожу.

«Вот… у меня есть любовник, у меня есть любовник…», – повторяла она, удивляясь, с какой легкостью сменила свой титул честной жены на титул любовницы. «Я делаю это только ради Луиджи и Фульвио», – говорила она себе, чтобы заглушить угрызения совести. Она знала, что это не совсем так.