Бриллианты безымянной реки - Татьяна Олеговна Беспалова Страница 34

– Мать родила меня в посёлке Чона. Мой отец был шаманом, – проговорила женщина. – Он умер незадолго до того, как я вышла замуж за Осипа и уехала в Нюрбу. А это случилось за год до того, как властью овладели большевики и за двадцать пять лет до того, как продолжилась Великая война. Многие погибли тогда. А потом я потеряла и мою Чону. Её скрыли воды водохранилища.

В глазах её тёмным облачком мелькнула печаль, а я поднялся с земли. Нет, не холода вечного льда испугался я. Просто негоже мужчине сидеть, когда перед ним стоит пожилая женщина.

– Понимаю. Дочь шамана. Бубен, ритуальные танцы у высокого костра. Мистика нынче не в моде, но народные традиции надо беречь. Так?

– Ты прав. Я хорошо пожила. Долго. Дольше многих. Надо последние долги отдавать. Чувствую, как чернеет моё сердце. Чувствую, как тают мои силы. А когда-то они казались мне вечными, как лёд, покрывающий коркой эту землю, как ледяное дыхание Годового Быка. Седло моей жизни стало ненадёжным, но я каждый день прошу красавицу Ахтар Айысыт[26] приумножить мой род до того, как я отправлюсь в нижний мир.

Она словно не слышала моих слов, но отвечала моим мыслям, ещё не недодуманным, едва сформировавшимся, зачаточным. Нет, пожалуй, Фил Эспозито сущий сопляк, по сравнению с этой женщиной. Эта женщина и её ловкий муж, наверное, и не подозревают о существовании Фила Эспозито, потому что не имеют телевизора и не читают «Советский спорт». Действительно, пробираясь меж руинами бывшего посёлка, я видел лишь лиственницы, прогнившие столбы да оборванные провода. Видимо, когда-то здесь была дизельная электростанция, но теперь… Надо быстро решать свои вопросы и убираться с этой речки. Ч. – столица вселенной по сравнению с этой лесной трущобой.

– Ты нужен нам для дела… – продолжала женщина.

– Аналогично! Я и пришёл по делу. Ищу отца. Точнее, его следы. А ещё точнее, речь идёт о кладе золота. Вы только не подумайте, что я не люблю своего отца. Я его, конечно, люблю, хоть ни разу и не видел. Его зовут так же, как и меня – Гамлет Тер-Оганян. Не слышали о таком?..

Увлечённый взглядом её фиалковых глаз, я поведал корове и двум собакам о своих горьких сомнениях относительно порядочности приёмного отца и матери, о золотом кладе, завещанном ЗК-доходягой моему родному отцу. Даже о своих противоречивых чувствах к Канкасовой выболтал. Да мало ли ещё чего я мог бы наболтать, загипнотизированный фиалковым взглядом, неверующий в гипнотизёров Фома! Но и этого мало! В течение своей пространной речи я, кажется, несколько раз назвал женщину товарищем Шаманкой, а это уж вовсе недопустимо. О! Я ещё многого наговорил бы, если б женщина не перебила меня.

– Золотой клад? – переспросила Шаманка, когда я, утомлённый собственным многословием, на минуту умолк. – Золото не имеет цены на этой земле.

Очередной словесный выплеск встал мне поперёк горла, как зачерствелый пересоленный сухарь.

– Золото? Не имеет? – прохрипел я. – А что же тогда имеет?

– Вот! – Женщина указала рукой на корову. – Корова даёт молоко, сливки, из которых получают масло. У моего мужа табун лошадей, олени. Наша скотина, наше трудолюбие и покровительство духов среднего мира кормят нас. Это имеет значение. Золото – нет. Пища и тепло – это жизнь, особенно зимой. Любовь и преданность – то же, что и пища, и тепло. Без них не выжить. Мы с мужем прожили душа в душу более пятидесяти лет. Вместе радовались. Вместе горевали. Вместе заботились о других. А металл, он как камень, душу не согреет, выжить не поможет.

Завершив свою короткую речь, она достала из складок одежды горсть мелких семян какого-то растения и бросила их в ляган. Металл на её реках и груди звенел, как струи родниковой воды, при каждом её движении.

– Маковое семя? Но откуда оно?..

– Маковое семя? Нет! Эти крупинки дурманят ум человека, как маковый отвар, но это не семена растений. Это камни. Им нет цены. Дарю! – ответила Шаманка, перед тем как скрыться в своём крытом шкурами шалаше.

Обе собаки неторопливо последовали за хозяйкой.

Я выгреб со дня лягана нечаянный дар Шаманки. Мелочь оказалась вовсе не семенами, а мелкими осколками каких-то мутных кристаллов неправильной формы. Пытаясь рассмотреть их получше, я подставил раскрытую ладонь солнечным лучам. При ярком свете кристаллы казались слишком гладкими, чтобы быть осколками стекла. Я перекатывал и мял их в горсти. Они казались слишком твёрдыми, чтобы их возможно было принять за кусочки прозрачного пластика. Я пересчитал кристаллы. Их оказалось ровно девять. В кармане ветровки нашёлся пожелтевший кусок старой газеты. Соорудив из него небольшой кулёк, я ссыпал в него кристаллы.

– Моя алмазная госпожа! Это же алмазы! – нашёптывал мне чей-то тихий голос. – Откуда их столько? Крупные! На сколько карат они потянут? Какова же может быть цена этих камней?

Только спрятав заветный кусок газеты в задний карман брюк и застегнув его для верности на пуговицу, я немного успокоился и понял, что разговариваю сам с собой.

– Это болезнь. Я всё ещё болен, – добавил я, обращаясь для порядка к корове. – У меня сломаны рёбра. Осип считает, что три ребра, а я думаю, что, может быть, и больше. Это серьёзно. Это болезнь.

Корова продолжала жевать, не удостаивая меня ответом. Однако теперь её пасмурное чело не казалось мне таким уж грозным.

Глава 5

Кто вертит кем, еще вопрос большой: судьба любовью иль любовь судьбой?[27]

Больше иных птиц мне нравятся поползни. Серая с рыжеватыми подпалинами спинка, кремовое брюшко. Поперёк головки тёмный прочерк, словно кто-то провёл чёрными чернилами от затылка к кончику клюва. А ещё ловкость в каждом движении и стремительный полёт. Зачем я не поползень? Зачем тело моё так непредсказуемо в своём неповиновении? Иной день мне шагается легко, и я оставляю дома дополнительный костыль, оставляя свободной левую руку. Но нередко бывают и дурные дни, когда тело нипочём не желает сползать с постели. Ноги ватные, словно их нет вовсе или отчаянно болят. Тогда вся надежда на руки, но и они слишком слабы, чтобы поддерживать непослушное тело в вертикальном положении. В такие дни каждое движение доставляет ужасные мучения. В такие дни всё моё счастье в том, что некому меня жалеть, некому надо мной смеяться, если, упав, я ползу по белым мхам, ровно огромный уж. Но