Елена Невейкина - Наследница Страница 34

— Она барышня! Пусть лучше думает о том, что положено барышне, девочке. Пусть занимается какими-нибудь девичьими делами.

— Какими? — спокойно уточнил Войтек.

— Ну, я не знаю… Танцами, музыкой, рукоделием… Да мало ли!

— Она и так всем этим занимается. Ты же сам нанял ей учителя танцев и музыки, а пани Мария учит её всему, что умеет сама. Только вот хочет ли Элен этого?

— Так в том - то и дело, что Элен делает всё это из-под палки! — пан Янош вскочил и заходил по комнате. — Пани Мария постоянно мне жалуется, что у Элен не хватает терпения и прилежания.

— Да? А, по-моему, дело тут не в терпении. Ты потом как-нибудь взгляни, какой шнурок она сплела из конского волоса в качестве тетивы. И сплела гораздо большей длины, чем это требовалось. Разве это не терпение? А что до прилежания… Разве всё, что она выполняет — плохо сделано?

— Ннет… Вроде бы на это учителя не жалуются.

— Ну, вот. Хоть и нехотя, она выполняет задания именно прилежно. Чего же ты ещё хочешь?

— Чего? Да того, чтобы Элен, как и все другие девочки в её возрасте, любила наряжаться, кокетничала, чтобы хотела выезжать со мной с визитами… Словом — чтобы она была барышней!

— Словом, — повторил за ним Войтек, — чтобы она стала другой. Но она такая, как есть. Вряд ли её характер изменится. Разве только она сама этого захочет. Панне Элене нужна цель, к которой она будет стремиться, и тогда её мало что сможет остановить. Пока же такой цели впереди нет, она не понимает, зачем делать то, что ей навязывают. Она сделает всё, что от неё требуют, просто в силу воспитания, любви и уважения к тебе, но ей самой это не нужно, потому что непонятно — зачем?

— Всё равно, я бы не разрешил ей стрелять из лука, — проворчал Янош. Он сознавал, что в словах Войтека было много правды, но не хотел сдаваться, признавать свою неправоту.

— Неужели ты считаешь, что тебе это удалось бы? — вернулся в самое начало беседы Войтек. — Твоя панна Элена найдёт выход из любой ситуации, обойдёт любые запреты. И тогда ты первый станешь жалеть о своём решении.

Янош на этот раз смолчал.

А Гжесь с Элен, обрадованные таким исходом их очередной выдумки, приступили к тренировкам всерьёз. Любая свободная минута посвящалась ими стрелам и мишеням. На улице становилось всё холоднее, но их это не смущало. Зато успех был налицо: стрелы чаще и чаще вонзались в мишень всё ближе к её центру. Настроение друзьям портили только ветреные дни, когда стрелы так сильно сносило в сторону, что заниматься становилось невозможно. Но и это вскоре они превратили в забаву и теперь ждали ветра даже с нетерпением. Оказалось, весьма увлекательно соревноваться, кто точнее возьмёт поправку на ветер.

Но постепенно погода испортилась окончательно. Потянулись серые холодные дни с затяжными дождями, потом к дождю прибавился первый, мокрый противный снег, который не ложился на землю праздничным белым ковром, а превращался в мерзкую грязь. Долгие прогулки прекратились, и луки скучали в бездействии, как и их хозяева. Элен, глядя за окно на белое мельтешение снега, вспоминала, как шла сюда, в этот дом, под таким же неприятным мокрым снегом, в одних чулках, ничего уже не чувствуя от холода и усталости. Вслед за этим она вспомнила, что рядом с ней тогда был Гожо. О нём Элен ничего не знала со дня его отъезда. Ей стало ещё тоскливее от воспоминаний. Как там дела у Мирко и Чергэн? Здоровы ли? Чем занимается Лачо? А кто родился у Гожо с Галиной?.. Вопросов было много, а вот ответов ей никто дать не мог.

Немного веселее стало, когда, наконец, ударил настоящий мороз, а снег лёг на землю уверенно, по-хозяйски. Сразу появилось чувство ожидания праздника — ведь впереди было Рождество!

Гжесь

Этот самый любимый её праздник не в первый раз удивлял её. Она не могла привыкнуть ни к сену под скатертью праздничного стола, ни к снопам хлеба в углах комнаты. Зачем это? Хотя ей и объяснили, что это традиция, всё равно было непонятно. Когда Элен впервые увидела, как под скатерть стелют сено, она ещё плохо понимала по-польски. Дядя Янош, конечно, смог бы объяснить ей всё на русском, но рядом его не оказалось, а другие русского не знали. Из их слов девочка уразумела только, что это как-то связано с Христом и почему-то с кормушкой для скота. Потом, в храме, куда её взяли с собой на праздничную мессу, она увидела, как ей показалось, детские игрушки. Дядя сказал, что это называется «шопка». Там была кукла-младенец, мужчина с бородой и молодая женщина. В стороне располагались ещё несколько фигур, изображающие бородатых стариков. А рядом стояли овечки, такие хорошенькие, что их хотелось взять в руки, поиграть ими. И все фигурки стояли и сидели на сене. «Опять сено…» — подумала тогда Элен, а потом вспомнила, как пани Мария читала ей книгу, в которой говорилось, что «ребёнка положили в ясли на сено». «А-а! — догадалась Элен, — наверное, этот ребёнок и есть маленький Иисус».

Теперь, в третий раз встречая Рождество в доме пана Яноша, Элен уже знала примерно, чего ждать. Она внимательно следила за всеми приготовлениями, и сама принимала участие в них. Дом украшали сосновыми и еловыми ветками, на кухне заканчивали приготовление праздничного ужина, в столовую опять внесли необмолоченные снопы ячменя. Они хранились специально для этого случая в сарае, тщательно оберегаемые от мышей. Эти снопы Элен обнаружила ещё ранней осенью и всё интересовалась, зачем они там стоят. Все торопились закончить все дела до вечера. Этот день накануне Рождества, который Элен знала как Сочельник, здесь называли странным словом Вигилия.

Вот, наконец, и стемнело, можно было садиться за стол. Всё так красиво! Элен помнила, что ничего нельзя было трогать до окончания молитвы, которую сейчас начнёт читать дядя Янош. Зато потом можно будет перепробовать всё подряд! И это называлось постным ужином! Столько вкусностей! А потом, на следующий день, после посещения церкви, предстоял ещё и праздничный обед. Не то, чтобы Элен так уж любила поесть, но ей нравилось, когда всё было по-праздничному украшено. Почти всё напоминало ей празднование Рождества в России, но были и отличия. Например, здесь она познакомилась с облатками. Эти тоненькие белые хлебцы, которые Элен сначала приняла за вафли, лежали посредине стола на небольшой подушечке. С них положено было начинать трапезу, предлагая соседям по столу отломить кусочек. А после ужина все будут петь колядки. Только колядки здесь немного другие, нет таких весёлых, как дома, а уж о цыганских колядках и говорить нечего. Вот тогда было веселье! После праздничной службы в церкви возвращались в избу, где ждал праздничный стол. Праздновали все вместе — и цыгане и хозяева, у которых они зимовали. А как здорово было, когда дети и молодёжь ходили по деревне, пели и собирали угощения! А потом обязательно кто-нибудь из молодых цыган в шутку крал лошадь у того, в чьём доме был праздник. А на следующий день хозяин искал свою пропажу, а найдя, «выкупал» её опять-таки за угощение. А потом праздник был у следующего хозяина, потом — у следующего… И так все Святки.