Андрей Волос - Возвращение в Панджруд Страница 35

— Держи, — приглядывавшийся развязал мешочек и щедро сыпанул Шейзару в подставленную ладонь.

Отходя, Шейзар лизнул.

Соль была хорошая, сладкая.

Стало быть, в отдельном шатре, думал он, прикидывая, с какого конца лучше приниматься за дело. Рядом с эмирским...

Уже светало, когда Шейзар выволок на берег тело полузахлебнувшегося Абу Бакра. Левым запястьем тот был привязан к стремени. Теперь Шейзар отвязал его, крепко спутал обе руки, надежным узлом стянул конец чумбура.

— Вставай, кулинар!

Абу Бакр заворочался, кое-как сел.

— Тебя, сука, мои парни в лоскуты порвут, понял, — бормотал он, отплевываясь. С бороды текла вода. — Тебя, падла, шакалы схавают.

— Там видно будет, — меланхолично заметил Шейзар. — Вставай, некогда разлеживаться.

Он ехал по высокой траве поймы, с удовольствием щурясь на брезжащий свет утра, в котором медленно растворялись мелкие звезды. Шакар, понимая, должно быть, что дело кончено и скоро его расседлают и пустят пастись, ступал весело, высоко поднимая передние ноги. Повар трусил следом. Когда падал, Шейзару приходилось придерживать коня. Потом Абу Бакр перестал вставать. Хмыкнув, Шейзар перевязал чумбур за седельный ремень. Тело легко скользило в траве, почти без рывков.

— Принимайте, — сказал он охранникам, спрыгивая с коня.

Должно быть, Назр не спал — тут же взметнул тяжелую ковровую полу входа, вышел.

Абу Бакр стоял на коленях. Поднялся, шатнувшись.

— Этот? — спросил эмир.

— Ну да, — кивнул Шейзар.

— Как ты его взял?

— Да как, — Шейзар пожал плечами. — В шатре дрых. Три охранника у него было... да они у входа толклись, а я сзади подлез.

— Ты, Шейзар, черт, а не сотник, — сказал эмир как бы даже с неудовольствием — будто огорчался, что сам хоть и лих, а все же не до такой степени.

Он неторопливо обошел лошадь и встал перед пленником.

— Это ты повар?

— Ну я, — сказал Абу Бакр. — А ты кто?

Шейзар занес камчу. Назр остановил его движением руки.

— Я — эмир Назр.

Повар хрипло захохотал.

— Эмир! — повторял он, пытаясь связанными руками утирать слезы. — Нет, ну ты послушай его — эмир! Ты ишачий царь, а не эмир. Эмир! Что ты мне можешь сделать? Вот увидишь, твой собственный сын однажды запрет тебя в Кухандиз, и ты сдохнешь там от голода и жажды. Эмир! Тоже мне — эмир!..

— Сын, говоришь? — холодно спросил Назр. — Ну хорошо.

На этом их разговор, при всей оригинальности его начала, не говоря уж о возможных продолжениях, был окончен.

Битвы тоже не случилось.

Во-первых, исчезновение Абу Бакра внесло сумятицу в ряды отрядов Мансура, и без того не больно-то воодушевленных перспективой предстоящего сражения. Все понимали, что дело темное — на той стороне прежний эмир, законный, на этой — новый, тоже почти законный, и был бы законным без “почти”, если бы не существовало прежнего. Ай-Тегин не мастер был на духоподъемные речи. Кроме того, выяснилось, что одним из отрядов командует близкий родственник Балами. Ему переправили записку. В середине дня прислали гонца с известием о сдаче, а также о признании Назра единственным законным эмиром и о том, что войска просят прощения и клянутся в вечной верности.

Как говорится, не нашлось даже двух коз, которые бы стали бодаться из-за этого.

Назр вошел в столицу.

О, это был торжественный вход! Шествие предваряли восемь боевых африканских слонов. Их голубовато-аспидные спины покрывали златотканые попоны, а подбрюшья и столбы ног до колен были закрыты коваными доспехами, уснащенными шипами и лезвиями. В Молитвенные ворота их ввели гуськом, а при подходе к Арку, где позволило пространство, слоны выстроились в боевой порядок: впереди один, за ним два, потом еще два, а напоследок три. По команде погонщика-сикха, управлявшего первым, самым старым и мощным животным, покрытым неисчислимыми шрамами, сама походка которого — валкая, неспешная и неотвратимая — наводила на мысль о бренности всего сущего, звери дружно задирали хоботы, издавая душераздирающий рев. Слонам вторили медные трубы, каждую из которых несли три солдата. Барабанный бой накатывался волнами. Мощным строем прошла конница. За ней, блестя медными шапками и щитами, шагала пехота.

Назр уже стоял на въезде в Арк, на возвышении, осанисто оглядывая свою армию.

Народ ревел, теснился. Сарбазы заранее выстроились вдоль дороги, чтобы сдерживать возбужденную толпу.

— Эмир! Эмир вернулся!..

— Вечная жизнь ему!..

— Да сядет он у престола Господа!..

Назр неопределенно хмыкнул.

— Что? — Балами тронул коня, чтобы приблизиться.

— Я говорю, ничего у меня народец-то, а? — сказал эмир, весело подмигивая. — Дай срок, мы тут такого наворотим!

Балами не стал отвечать — слишком широкий смысл мог быть вложен в эти слова, — и только согласно кивнул.

До самого утра Бухара радостно волновалась. У всех ворот города и на всех площадях пылали очаги, светились тануры — эмир приказал бесплатно раздавать хлеб и мясо.

Возвращение Назра в свою столицу настолько не походило на куцее провозглашение нового эмира, случившееся несколькими днями ранее, что о братьях даже не сразу и вспомнили.

Зато эмир, похоже, ни на минуту не забывал об Абу Бакре.

Способ казни был продуман им самолично.

Большой, почти в два человеческих роста мешок наполнили красными пчелами. Затем туда поместили повара. Даже уже хватаясь переломанными руками за края и мешая прислужникам затянуть горловину, безумец хрипел что-то про Наврузы, ишаков и сыновей эмира.

Некоторое время мешок выл и ворочался.

Эмир невозмутимо следил за его движениями.

— Будет тебе ишачий Навруз! — опять послышалось оттуда.

Позеленев от злости, Назр выхватил у сарбаза пику и, бешено скалясь, стал с размаху дырявить карбосовую ткань блестящим острием. Из отверстий горстями вываливались одурелые от злости пчелы.

— Проклятый араб! — крикнул Назр. — Все ваше отродье на ремни порежем!

Отшвырнув пику, хмуро смотрел, как мешок подплывает кровью, как затем, отмахиваясь от разъяренных насекомых, сарбазы вытрясают из него неузнаваемо опухлое, изуродованное тело.

Приказал сжечь, чтобы и костей не осталось.

Останки Абу Бакра пролежали в печи целую ночь, огонь пылал, пожирая все новые порции хвороста.

Утром оказалось, что ни один член проклятого араба не обуглился.

Эта весть мгновенно разлетелась, вызвав новое смущение в народе.

— Чтоб тебя! — юный эмир рычал таким голосом, что обмирали видавшие виды гулямы-гвардейцы. — Рубите его! Ломтями рубите!