Наталья Дмитриева - Алхимики Страница 35

— Я слышал, что так бывает, — кивнул священник.

— Отче, — произнес Имант, — вы бы сотворили доброе дело, если бы согласились вместе со мной сопроводить Андреаса Хеверле в дом Звартов. Лучше всего сделать это сегодня во время вечернего богослужения. Ибо завтра несчастному юноше вновь предстоит допрос под пыткой…

— Благослови, господь! Будь по-вашему. Я помогу, — ответил священник.

Тем же вечером школяра в одной рубашке вывели из тюрьмы, и два стражника потащили его к Черному дому. Руки Андреаса были связаны, на шею надет венок из освященной вербы, педель нес перед ним зажженную свечу. За ними шли комендант со священником и писарем; процессию замыкал дознаватель Имант.

Прослышав об этом, на улице Суконщиков собрался народ. При виде Андреаса толпа расступилась, и люди осеняли себя знаком креста.

У Черного дома их встретил ландскнехт, поставленный для охраны, но и без него никто не решался подойти к дому ближе, чем на десять шагов. Он отпер дверь; комендант со стражниками остались на улице, дознаватель и священник вошли внутрь, а за ними спиной вперед втолкнули осужденного.

С трудом удержавшись на ногах, Андреас оперся о стену. Темнота и безмолвие дома оглушили его, напомнив тюрьму; даже свет, падавший с улицы, будто желал поскорее рассеяться, лишь бы не тревожить призраков этого места. Школяр оглянулся, и сердце его болезненно сжалось: лишившись хозяев, дом стал похож на склеп.

— Benedictio Domini sit nobiscum[31], — пробормотал священник. Его лицо побелело, как снег.

Имант сказал:

— Ждите здесь, — и, взяв свечу, пошел вверх по лестнице.

Ступени издали жалобный скрип, и вместе с ними дом как будто ожил. Но это был последнее судорожное движение умирающего. Стоило дознавателю скрыться на хозяйской половине, как снова воцарилась тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Люди, стоявшие внизу, словно превратились в статуи.

Перед спальней Зварта дознаватель замедлил шаг, потом решительно отворил дверь и вошел. В лицо ему ударил тяжелый дух гнилого болота. Иной человек, наверное, лишился бы чувств, но Имант не повел и бровью; рука с длинными желтыми ногтями не дрогнула, в темных, глубоко сидящих глазах не отразилось ни капли брезгливости.

Подняв свечу, инквизитор спросил:

— Ты здесь?

В темноте вспыхнула искра; синеватое пламя поднялось в стоящей на столе жаровне, осветив серую котту и щетинистый подбородок.

— Здесь, — ответил Ренье.

— Ты один? — Имант бросил на стол пергаментный лист. — Твое послание?

— Мое.

— Кто ты такой? Впрочем, неважно. Книга у тебя?

— У меня.

Огонек свечи дрогнул и заплясал, норовя погаснуть.

— Отдай ее мне, — произнес Имант.

— Ты привел Андреаса?

— Да. Отдай книгу.

Пикардиец сделал легкое движение, и свет от жаровни упал на выцветшие, истрепанные по углам страницы.

— Что в ней такого? Чем эта книга отличается от других? — спросил Ренье. — Я прочел ее от корки до корки, но, признаться, так и не понял, стоит ли она загубленной души?

— Ты? — затрясся Имант. — Ты ее прочел? Ты? Ты утверждаешь, что прочел «Manu philosophum»? И ничего не понял? Милость Господня! Ты полагаешь, что эту книгу можно просто прочесть? Невежественный, самодовольный глупец, худший из тех, что мнят себя учеными, едва научившись складывать буквы в слова, а слова в строки. Знания — удел посвященных, запомни!

— А, стало быть, ты один из них, — сказал Ренье с насмешкой. Но к дознавателю уже вернулось былое спокойствие. Он протянул руку и повторил:

— Отдай мне книгу.

Вместо ответа пикардиец резко вырвал страницу, скомкал и швырнул в огонь.

— Что ты делаешь? — в ужасе закричал Имант.

— Лучше ей сгореть, чем попасть в руки чванливому выродку, — сказал Ренье.

— Стой! — крикнул дознаватель. — Андреас Хеверле там, внизу. С ним солдаты. Стоит мне крикнуть, и вам обоим конец. Тебе не уйти просто так. Отдай книгу, или отправишься на костер, как пособник колдуна.

Пикардиец рассмеялся.

— Костер и веревка — верные помощники инквизиторов. Слышал, вы умеете заговаривать пламя? Велите, оно будет лизать еретика, как сука — щенка новорожденного, а нет — закусает до смерти. Правда, что ли? Раз так, вели ему погаснуть.

И он бросил в огонь вторую страницу.

Глядя на дымящийся пергамент, дознаватель издал приглушенный хрип и бросился к столу. Ренье легко перехватил его вытянутые руки, притиснув их к столешнице.

— Что, сердце обливается кровью? — спросил он. — А как кровоточили сердца тех, чьи родные отправились на костер по твоей милости? Если бы вся эта кровь вылилась на тебя, ты бы захлебнулся в ней, как пьяница в бочке с пивом; будь уверен, в аду ты будешь плакать кровавыми слезами, чертов палач!

— Что ты знаешь об этом, глупец, мальчишка? — задыхаясь, ответил Имант. — Был ли ты в аду хоть раз? Видел ты смерть такой, какая она есть на самом деле? А я, я вижу ее повсюду: в каждом городе, в небе, в воде и на земле; в каждом человеческом лице, будь то лицо старика или невинного ребенка; в каждом вздохе чувствую ее приближение, с каждым ударом сердца ощущаю ее неумолимый ход. Я вижу, как разрушается и истлевает живая плоть; тела, такие красивые на вид, полные жизни, силы, здоровья, уже охвачены мерзостным тлением, и черви уже копошатся в их внутренностях. Каждый несет на себе печать разрушения. Что есть человек, как не вместилище слизи и крови, влаги и желчи, гнили и нечистот? Как быстро все это иссыхает, превращается в прах. В тысячу раз счастливее те, чьи тела были отданы очистительному огню! Терзает ли их души адское пламя, или Господь вернул им свою милость, но они навеки избавлены от мерзости разложения. А оставшимся в живых его не избегнуть.

— Если бы сатана дал тебе силы, ты бы весь мир превратил в костер, — сказал Ренье.

— Оглянись вокруг, юноша, — усмехнулся дознаватель. — Что такое костер в сравнении с гибельной пропастью, в которую мир катится? Вера попрана, и само священное имя Господне затрепано, точно ветошь. Добрые горожане превращают науку в бесовское ремесло и занимаются им едва ли не в открытую. Девицы и женщины на Страстной неделе ходят в храм прельщать мужчин, а мужчины для их внимания рядятся, точно шуты. В дни сугубого поста христиане пьют вино и шляются по блудилищам, бесчинствуют, не чураются ни грабежом, ни убийством… Посмотри на себя. Кто есть ты? Глупец и ерник, безбожный проходимец, прожигающий жизнь в кутеже и распутстве. У тебя не душа, а душонка, не ум, а умишко, куцый и ничтожный. Что ты знаешь, что видел в жизни? Что понял, из чего извлек уроки? Кто дал тебе право судить?.. — Имант покачал головой и добавил: