Александр Дюма - Парижане и провинциалы Страница 36

Эта равнина или, скорее, эти ланды, господствующие над долиной, представляли собой большую пустошь, заросшую толстым ковром вереска, который, как и разбросанные по нему восемь или десять островков деревьев или, скорее, кустарника, свидетельствовал о том, что слой плодородной земли здесь очень тонок; четыре или пять тысяч арпанов возделываемой земли, составлявших остальную часть имения, находились с противоположной стороны, то есть со стороны Шуи и Ансьенвиля.

Но именно сама бесплодность этой невозделанной земли, непроходимость ее колючих зарослей и кустарника составляли в глазах Мадлена ее главное достоинство, ведь этот высокий вереск и густой кустарник были прекрасным убежищем для лесной дичи, под их прикрытием подбиравшейся к посевам, которые служили ей местом откорма.

Действительно, здесь Иоанн Безземельный нашего времени, охотник, не имеющий своего удела, европейский могиканин наконец, может — если великий святой Губерт того пожелает — время от времени тешить себя иллюзией, что он резвится на какой-нибудь княжеской ружейной охоте: то фазан в пурпурно-золотом оперении с шумом вылетит из кустов можжевельника, в котором разыскивали всего лишь невзрачного кролика; то косуля стрелой промчится среди розовых верхушек вересковых зарослей, в которых изумленный охотник рассчитывал поднять лишь выводок куропаток; а порой даже король леса — огромный олень, увенчанный ветвистыми рогами, появившись из кустарника, при лае таксы убегает, как самый ничтожный представитель иерархии зверей, и попадает под выстрел какого-нибудь бродяги: волнующий пример бренности почестей, но совершенно бесполезный для звериного рода, как и прозопопеи Боссюэ для коронованных особ.

Как бы там ни было, оставив в стороне философию, эти приятные неожиданности имели в глазах охотника едва ли не самую большую притягательность, и Мадлен, в ком за двадцать лет торговли игрушками не стерлись еще воспоминания детства, вполне здраво определил место своих будущих развлечений, последовав за чувствами, пробужденными в нем этими воспоминаниями.

И как мы сказали, он купил то, что в округе называли маленькой фермой Вути.

Это было одно из тех наполовину городских, наполовину сельских хозяйств, которые наследуют от фермы массивную постройку в один-два этажа, с маленькими квадратиками окон; грубо вымощенный двор, густо покрытый куриным пометом; лужу, владение гусей и уток; хлев, откуда идет благотворный запах хорошей молочной коровы; стены, увешанные земледельческими орудиями, а от городского и чуть ли не феодального жилья — благородные линии щипца крыши, остатки старинного флюгера и обломки герба, по которому прошелся молот 93-го года.

Эти дома похожи друг на друга в любой местности, где были небольшие землевладения и где тот же самый 93-й, неся с собой раздел имений, передал в руки крестьян эти постройки, столь хорошо известные под характерным названием «дворянская усадьба».

В те времена, когда во Франции была знать, она, как и сама нация, имела своих обездоленных; ими были как раз те, кто посвящал свою жизнь защите родины и, исполняя свой воинский долг, платил тот единственный налог, который дворянин соглашался платить, — налог кровью.

Когда младший сын дворянской семьи, тот, кого с самого начала называли «шевалье», хотя чаще всего он вовсе и не принадлежал к Мальтийскому ордену, достигал шестнадцатилетнего возраста, отец вручал ему шпагу и давал небольшое напутствие, заканчивающееся благословением.

Мать в свою очередь опускала в карман своего бедного сына — часто самого любимого — тощий кошелек с луидорами, и с этой единственной долей наследства он отправлялся в какой-нибудь гарнизонный город, где его ждало место корнета или знамёнщика. С этого времени, какими бы ни были его заслуги и его храбрость, судьба его была бесповоротно предопределена: его бедность и острая нужда в жалованье, делавшая из него наемника, обрекали его на низшие чины. И если старший в роду не приходил ему на помощь своей щедростью, то младший продвигался по службе медленно и с большим трудом; но в любом случае командование ротой и крест Святого Людовика, совершенно забытый в наши дни, служили верхом его притязаний. Й когда он получал и то и другое, пролив свою кровь на всех полях сражений, которыми в любую эпоху изобиловала история Франции, тогда, если для него уже пробил час отставки, он возвращался в родные края таким же обездоленным, таким же безвестным, каким и покидал их, однако гордый тем, что ему довелось послужить королю; если ему удалось что-то отложить, если дядя оставлял ему в наследство несколько тысяч экю, то он покупал двадцать пять или тридцать арпанов земли и строил небольшой дом, похожий на тот, который только что был описан нами; крайне редко бывало, что он женился, и оканчивал он свои дни, живя на скудную пенсию и деля свой досуг между сельским хозяйством, охотой и визитами к окрестным дворянам.

Мы не знаем в подробностях историю того дома, в котором жил Мадлен, но полагаем себя вправе утверждать, что она мало чем отличалась от только что рассказанной нами.

Внутреннее убранство дома Мадлена ничем не противоречило его внешней суровой простоте.

Его нижний этаж состоял из двух смежных комнат, просторных и с высокими потолками; дверь одной выходила во двор, другая вела в сад.

Старый дворянин, который после двадцати пяти, а быть может, и тридцати лет службы построил этот дом, очевидно и не подозревал ни о каких тонкостях современной архитектуры.

Кухня, которая имела выход во двор и в которую и куры, и гуси, и утки, и собаки, и голуби имели такое же право заходить, как обитатели и друзья дома, выглядела весьма величественно, хотя ее стены и балки были черны от копоти: добрую половину стены, которая находилась справа от входа и составляла южную сторону кухни, занимал широкий камин. Этот камин, возвышавшийся на двадцать пять — тридцать сантиметров над паркетом, был украшен двумя стойками из тесаного камня с сохранившейся еще кое-где резьбой, которые поддерживали узкий наличник, расположенный на высоте по крайней мере пяти футов от пола. Огромная охапка хвороста свободно могла пылать в камине, целый баран мог жариться на его вертеле, а внутри камина и перед этим вертелом могла разместиться дюжина охотников и столько же собак.

Над каминной полкой висели два ружья Мадлена — дробовик для охоты на уток и двустволка, — тщательно упакованные в кожаные футляры.

Напротив двери, выходившей во двор, высилась плита не менее гигантских размеров, чем камин; по обе стороны от нее были пробиты две двери: одна вела в молочную, другая — в пекарню.

Дверь в стене напротив камина открывалась в соседнюю комнату, служившую гостиной и обеденной залой в торжественных случаях. В обычные дни Мадлен ел за столом на кухне, иногда, а то и чаше всего, признаемся в этом, бок о бок со слугами и даже не во главе стола, как это делали прежние феодальные сеньоры.