Александр Дюма - Парижские могикане. Том 2 Страница 36

Однако принц, очевидно, понял смысл этого маневра. Он торопливо захлопнул окно, выходившее на дорогу, пробежал через гостиную и спальню — ту самую, в которой обитал Наполеон в 1809 году, — и приник раскрасневшимся лицом к окну небольшой комнаты, выходившему на сады.

Он простоял так около десяти минут, как вдруг калитка личного императорского сада распахнулась и при свете луны принц увидел, что два силуэта, направлявшиеся ко дворцу, скрылись под сводом, куда выходит служебная лестница.

Судя по одежде, эти двое принадлежали к низшим слоям общества, но принц, по всей видимости, ждал именно их: как при виде экипажа он бросился к окну другой комнаты, так теперь устремился от этого окна к лестничной двери.

Подбежав, он приник к ней ухом и прислушался.

Так прошло несколько секунд. Принц стоял не шелохнувшись, подобно статуе Ожидания. Но вот его лицо осветилось, на губах заиграла обворожительная улыбка: он услышал легкую поступь на лестнице и, верно, узнал походку; не ожидая, пока девушка поднимется на верхнюю ступеньку, он бросился к ней навстречу с криком: «Розена! Дорогая Розена!» — и раскинул руки в стороны; гостья в живописном костюме тирольской крестьянки прыгнула в его объятия.

Это была она, очаровательная бенефициантка; мы видели ее, подобную волшебной пери, на сцене Венского императорского театра, потом — в гримерной, откуда в окружении поклонников она вышла на площадь, села в карету и отправилась в свой особняк в Зайлерштатте.

Однако прекрасная танцовщица вернулась к себе вовсе не для того, чтобы отдохнуть после утомительного вечера. Едва войдя в туалетную комнату, она заторопилась так, как будто зрители, аплодировавшие ей в театре, еще ждут и она боится, замешкавшись с переодеванием, опоздать на выход. Розена проворно сбросила кашемировый халат и с помощью камеристки так же поспешно оделась в очаровательный костюм тирольской крестьянки. Потом она пробежала через две комнаты и спустилась по лестнице черного хода, так как опасалась, что у парадной двери дежурит какой-нибудь особенно настойчивый поклонник, который не преминет последовать за ней, чтобы узнать, куда она идет в столь поздний час. Заметим, что опасения ее были не напрасными: два или три экипажа в самом деле стояли под окнами особняка. Однако Розена, проявляя заботу о своих поклонниках, предусмотрительно зажгла свечи в спальне, выходившей окнами на улицу, так что самые озябшие воздыхатели могли забыть о холоде, согреваясь лучами света, падавшими через неплотно задернутые занавески, ведь у влюбленных такое богатое воображение!

У черного хода, в нескольких шагах от задней двери, выходившей в переулок, Розену ждала ее карета: кучер получил приказ не распрягать лошадей. Она прыгнула в экипаж, и лошади понеслись крупной рысью.

На сиденье была приготовлена меховая шубка. Юная красавица закуталась в нее, словно птичка, забившаяся в гнездышко.

Читатели уже знают, как карета, с нетерпением ожидаемая во дворце, показалась на шёнбруннской дороге и, не останавливаясь, свернула в сторону Майдлинга.

Лошади стали в сотне шагов от домика, в котором жил главный придворный садовник. Но еще раньше дверь домика отворилась и из-за двери показалась голова хозяина. Поспешим уверить наших читателей, что он не был, как могло показаться, шпионом, следившим за молодыми людьми, чтобы донести на них; напротив, это был верный друг, который был рад услужить двум влюбленным.

Девушка поспешно выпрыгнула из кареты и, ночная птичка, легко и бесшумно помчалась к домику, мимо которого только что проехала. По мере того как она приближалась к нему, дверь его отворялась все шире, словно на пружине, и будто сама собой захлопнулась как только Розена переступила порог.

— Скорей! Скорей, дорогой Ганс! — проговорила она по-немецки. — Я опоздала и приехала позднее, чем всегда — должно быть, принц заждался. Поторопимся, поторопимся!

Она сбросила шубку на пол, оттолкнув руку толстого австрийца, не способного понять такой пыл, свойственный лишь французам и испанцам.

— О мадемуазель, поберегите себя: вы простудитесь!

— Прежде всего, дорогой Ганс, хорошенько запомните: я вам не «мадемуазель», я ваша племянница… Из этого следует, что я не могу сбрасывать вам на руки песцовую шубку. Во-вторых, я танцовщица, а не певица, если я и простужусь, что с того? Для меня гораздо важнее не заставлять принца ждать, ведь простудиться может он… Берите же поскорее ключи от всех своих дверей, калиток, оранжерей, и идемте, милый дядюшка!

Ганс хохотнул, взял ключи и пошел вперед.

Розена взяла «дядюшку» под руку, торопливо прошла через личный сад императора и вошла в парк.

Именно в эту минуту юный принц, чуть было не потеряв Розену из виду, снова увидел ее и побежал из маленькой комнаты к двери, выходившей на лестницу.

Метр Ганс был вхож не только в парк, от которого ему были доверены ключи, но и во дворец. Никогда часовому не пришло бы в голову преградить путь главному садовнику, и племянница, державшая его под руку, естественно, пользовалась привилегиями, предоставленными ее дяде.

Вот как красавица Розена Энгель добралась до апартаментов герцога, который с распростертыми объятиями ждал ее на пороге и увлек за собой, предоставив Гансу, поднимавшемуся по лестнице неспешно, как и подобает главному садовнику австрийского императорского парка, закрыть дверь и устроиться, чтобы ждать ее в передней.

Не разжимая объятий и кружась, будто в танце, опьяненные любовью, молодые люди добрались до большого канапе, стоявшего в простенке между окнами в спальне принца, и опустились на него. Правда, принц был бледен и обессилел от волнения, тогда как девушка задыхалась от счастья и была полна жизни.

В свете стоявших на камине канделябров она заметила, как ее возлюбленный бледен и слаб, и еще крепче обняла его.

— Герцог, любимый мой! — воскликнула она, осыпая поцелуями его лицо, на котором выступили капельки пота, словно хотела выпить росу с лилии. — Что с вами?.. Вы больны? Вам плохо?

— Нет, нет, мне хорошо, потому что ты рядом, Розена! — возразил молодой человек. — Но ты задержалась, а я так тебя люблю!..

— Если бы вы меня любили, ваше высочество, то не пренебрегали бы своим драгоценным здоровьем и не дышали бы вредным ночным воздухом. Ведь вы сто раз обещали не ждать меня у этого проклятого балконного окна!

— Да, Розена, обещал. И поначалу я всегда стараюсь сдержать слово… В одиннадцать ты застала бы меня в комнате.

— В одиннадцать? Но вы же знаете, ваше высочество, что в это время только закончился балет.

— Знаю, разумеется. Но в одиннадцать часов я вспоминаю, что не видел тебя целые сутки, а иногда и двое суток! В половине двенадцатого моя рука сама тянется к оконной задвижке, в полночь я отворяю окно и, сгорая от нетерпения, — что поделаешь! — упрекаю тебя до тех пор, пока не услышу стука колес.