Далия Трускиновская - Рижский редут Страница 36

– Всякие беспорядки бывают на войне, но это уж всем беспорядкам беспорядок, – заключил Сурков. – Будь я на месте маршала Макдональда – послал бы взвод инвалидов к южному мысу Люцаусхольма даже не переправу налаживать, а просто возить взад-вперед бревна на телегах. Этот взвод оттянул бы на себя всю рижскую пехоту, конницу и флот, а тем временем я бы распорядился быстро выдвигать артиллерию и ставить батареи на левом берегу, супротив Рижской крепости и Цитадели! И некому было бы отогнать меня – потому что все канонерские лодки дурью маются у Люцаусхольма!

– Эта нелепость выйдет фон Эссену боком, – добавил Артамон и ведь как в воду глядел!

То, что город зажгли на ночь глядя, было еще не самой скверной промашкой фон Эссена. Дернул его черт с утра отдать приказ объявить, что жители форштадтов могут спокойно возвращаться в свои дома, а потом, когда они таки вернулись, после прибытия загадочного гонца от Ренне – рассылать полицейских и солдат, чтобы гнать обывателей обратно в крепость. И то еще неизвестно, всех ли предупредили. Плохо иное – новости в маленьком городе разлетаются быстро, и рота охраны порта, набранная из горожан, тут же разнесла весть, что никакой переправы не было, что лодки вернулись, даже издали не видав неприятеля, и пожар оказался напрасным. Другое дело, что рано или поздно предместья, очевидно, пришлось бы сжечь, но толпа обыкновенно не видит дальше собственного носа, и к Рижскому замку повалили возмущенные горожане.

Тут сделалось известно, что в Петербуржском форштадте от переменившегося ветра занялись и сгорели дома, которые не были назначены к сожжению и потому жители их не покинули. Непонятно откуда понабежала всякая шваль и принялась поджигать строения с целью пограбить. Меж горящих зданий метались погорельцы, отстаивая свое имущество, завязывались драки, кого-то в суматохе удалось пленить, но не нашлось полицейских, чтобы сдать им преступников, и горожане привели их с собой связанных.

Толпа, разозленная не на шутку, стояла перед воротами на Замковой площади, люди кричали: «Убийца! Поджигатель!». Они были страшны – в грязной одежде, в повязках, прикрывающих ожоги, женщины с ревущими детьми на руках; Боже упаси когда-либо в жизни держать ответ перед такой массой людей! В основном толпу составляли латыши и русские – они-то главным образом жили в предместьях.

Стояли среди них и студенты-волонтеры из Дерпта – гарнизонный госпиталь также сгорел, как и милый моему сердцу храм «Живоносный источник», и юноши эти, воспитанные в покое и довольстве, всю ночь спасали раненых и доставляли их в крепость. Более всего мне было жаль их – они за одну эту ночь поняли, что такое война и как мало значит в ней подвиг человеческой души, если командиры гроша ломаного не стоят…

Фон Эссен к обывателям не вышел – да и потом едва ль не прятался от рижан. Особливо когда стали известны цифры: сгорело около восьми сотен зданий, без крова осталось чуть ли не семь тысяч жителей предместий, немногим меньше, чем население всей Рижской крепости. Убытки от пожара и считать боялись – впоследствии оказалось, что почти семнадцать миллионов рублей.

– Как все нелепо, – сказал я Артамону и Суркову. – А я-то хотел показать вам староверческие кварталы Московского форштадта, сводить вас в Гостиный двор! Нет больше Гостиного двора…

Тут некое воспоминание потревожило меня, да и пропало. За что-то в памяти моей цеплялся Гостиный двор, вернее, что-то цеплялось за него, словно бы рыболовным крючком.

– Скверно вышло с мародерами, – сказал Сурок. – Ну вот куда их теперь девать?

По розыску явилось, что к разграблению домов приложили руку русские плотогоны. Понять, почему так вышло, мы могли. Здоровые мужики оказались без работы, а значит, и без заработка, многие попросту голодали, им даже не на что было вернуться домой, да они и боялись возвращаться без денег. Вот и нашли способ разжиться…

Сурок, в противовес своей язвительности, иногда вдруг бывал не в меру жалостлив, то и дело пытался приютить на судне какую-то живность. Но порой его жалость была такова, что не хотелось давать ей возможность расти и шириться – вот как сейчас. Оттого, что плотогонов пожалел командир двух канонерских лодок, им не полегчает. Кормить за свой счет ораву в три тысячи глоток, коли не более, и похитить из тюрьмы несчастных мародеров мой племянник все равно не может, а все прочее, увы, лишь сотрясение воздуха.

– Как бы то ни было, а надобно срочно вселяться в твою комнату, Морозка, – вспомнил Артамон. – Если я не появлюсь сейчас же, твой Шмидт решит, что я утоп на отмели у Любексхольма и следует срочно искать другого постояльца. Сейчас такая комната лучше акций и ценных бумаг!

И он поспешил на Малярную улицу, предупредив нас с Сурковым, что сразу же вернется.

– Эк ему не терпится заманить в комнату хорошенькую немочку, – ухмыльнулся Сурков. – А знаешь ли что? Пока его нет, я велю вытащить на берег селерифер! То-то ты удивишься!

И я понял, что никакая война полностью не подчинит себе человека. Только что он был мрачен, осознавая ее ужасы, и вот он уже бежит по своим смешным делам, вот уже отдался своим веселым заботам. Очевидно, иначе ему на войне никак не выжить, подумал я, вот ведь и сам я, обвиненный в двух убийствах и совершивший третье, не рыдаю в отчаянии круглосуточно, а премило катаюсь на йоле и канонерской лодке, получая огромное удовольствие от уроков обращения с парусами. Жизнь такова и спасение наше в том, чтобы не видеть в ней трагедии господина Сумарокова, иначе и впрямь ткнешь в себя кинжалом, даже не дожидаясь пятого действия.

Глава восьмая

Селерифер племянника моего оказался престранным сооружением.

Вообразите себе выкрашенную в красный цвет доску, длиной около двух аршин, шириной в четыре вершка и толщиной в один. К ней приспособлены сзади и спереди деревянные рога, а меж этими рогами – колеса, наподобие колес для брички. То есть когда колеса, схваченные этими рогами, стоят на земле, как им полагается, доска немного возвышается над ними. Посередине устроено сидение – старое седло, прочно привязанное к доске. А спереди из доски торчит штырь непонятного назначения.

– Каково? – спросил Сурок. – У англичан это любимая забава.

– А как прикажешь забавляться? – осторожно спросил я.

– Да просто! Садишься в седло, как на лошадь, отталкиваешься ногами то справа, то слева. Когда селерифер разгонится, поднимаешь ноги и едешь!

– Куда?

– Куда хочешь!

Восторг в голосе племянника показался мне подозрительным; когда человек восклицает, выпучив глаза и прерывисто дыша, – жди беды. Потому я пригляделся к двухколесному диву внимательнее.