Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник) Страница 37

– А он?

– Кажется, не особенно заинтересован внучкой Али-паши.

– Ага! – невольно вырвалось у герцогини.

К счастью, ее собеседник не обратил внимания на это несколько странное восклицание.

Минуту спустя всадники выехали из замка, предшествуемые капитаном, который повел их вовнутрь острова.

Глава XV На ловле пиявок

Когда кавалькада спустилась с утеса, на котором высилась крепость, в холмистую равнину, на которой кое-где тянулись ввысь пальмы и индийские смоковницы со своими длинными иглами, солнце уже стояло высоко на ярко-голубом небе.

И эта часть острова, хотя и отдаленная от Фамагусты, выказывала следы нашествия турок, этих ужасных опустошителей, отмечающих свой путь трупами и развалинами.

Турецкий капитан ехал с таким равнодушным видом, точно ничего не замечал, зато у христиан, в особенности у дедушки Стаке, глаза были широко раскрыты на все окружающее. Прямодушный старик все время ворчал, нисколько не беспокоясь о том, что может этим навлечь на себя внимание турка.

После получаса быстрой скачки на чистокровных арабских конях всадники очутились в обширной низине, покрытой множеством больших и малых стоячих прудов, поросших густым пожелтевшим тростником. Опытному человеку с первого взгляда было понятно, что в этих гниющих прудах должна была гнездиться болотная лихорадка.

На берегу одного из этих прудов двигалось несколько полуобнаженных людей, вооруженных длинными шестами, с помощью которых они разрывали тину и раздвигали тростник.

– Вот часть ловцов пиявок, эфенди, – сказал турок, придерживая свою лошадь.

– Никосийские пленники? – спросила герцогиня, стараясь казаться равнодушной, хотя сердце ее болезненно сжималось от ужаса и жалости.

– Нет, это эпирские невольники. Их охраняют всего четыре янычара, а за теми пленниками надзор построже. Вот посмотрите вблизи, как они работают, и тогда будете в состоянии понять, насколько сладко живется никосским пленникам у внучки Али-паши.

Герцогиня ничего не возразила. Сердце ее мучительно ныло и болело при одной мысли, что ее жених, виконт Ле-Гюсьер, поставлен жестокой турчанкой в одни условия с грубыми невольниками, привыкшими к тяжелой работе.

Турок направил своего коня к тростниковому навесу, под которым четверо солдат со зверскими лицами, перетянутые поясами, кругом утыканными пистолетами и ятаганами, варили себе кофе. Капитан приказал им скорее согнать невольников и заставить их работать, чтобы сын мединского паши мог видеть, как производится ловля пиявок.

Янычары мгновенно бросили свое занятие и, отдав честь высокопоставленной личности, которая удостоила своим посещением стоячие воды, свистком вызывали из-под другого навеса невольников, удалившихся было под него, когда стали подъезжать всадники. При виде несчастных из уст христиан невольно вырвался крик ужаса, между тем как сопровождавший их турок разразился злобным смехом и, указывая на них рукой, цинично сказал:

– Взгляни, эфенди, какие одры! Собакам немного останется на поживу, когда эти пленники не будут более в состоянии работать… Сразу видно, что у нас не привыкли откармливать куриным мясом и разными сластями ловцов пиявок.

Зрелище, представляемое этими несчастными эпирцами, действительно было таково, что заставило содрогнуться даже дедушку Стаке, немало видавшего на своем веку различных ужасов. Люди эти были до такой степени худы, что представляли собой живые скелеты, обтянутые желтой кожей, сплошь покрытой язвами от укусов пиявок. Глаза их были тусклы, как у мертвецов, опухшие и гноящиеся веки раскрывались с большим трудом. Все члены их постоянно тряслись, что ясно свидетельствовало о снедавшей их жестокой лихорадке.

– Великий Аллах! Эти люди имеют такой вид, точно сейчас собираются умереть! – вскричала молодая девушка, в свою очередь задрожавшая от жалости и негодования, но сохранявшая, однако, настолько присутствия духа, чтобы даже в своих выражениях приспособиться к турецким понятиям и не выдать себя.

Турок невозмутимо пожал плечами.

– Так что ж такое, – проговорил он с пренебрежением, – ведь это христианские невольники. Мертвые они уж ни на что не годны, а пока живы, могут приносить некоторую пользу. Гараджия умно сообразила это. Не ухаживать же за ними, в самом деле, и не содержать же их даром, как делали раньше? Теперь они все-таки дают доход.

– Да, несколько жалких цехинов! – проворчал сквозь зубы старый моряк, едва сдерживающий свое желание свалить кулаком этого турка с коня и дать ему хорошего тумака.

– От четырех до пяти в день, – заметил турок, расслышавший его слова. – Разве это тебе кажется мало, друг?

– Внучка Али-паши едва ли нуждается в такой безделице и лучше бы сделала, если бы отнеслась почеловечнее к этим несчастным, – возразила герцогиня, вполне разделявшая в эту минуту чувства старого моряка.

– Гараджия очень любит деньги и знает им цену, эфенди… Эй, янычары! Пусть пленники живее поворачиваются! Нам некогда тут долго стоять… Живо! Не зевать!

Солдаты вооружились толстыми суковатыми палками и грозно начали ими размахивать над головами невольников, тупо глядевших на блестящих всадников.

– Живее в воду, бездельники! – понукали их янычары. – Довольно отдыхать. Если будете лениться, то вместо хлеба попробуете вечером палок.

Злополучные невольники угрюмо повесили головы и, с видимым содроганием войдя в воду, принялись длинными шестами разрывать илистое дно.

Ловля пиявок производилась по способу древних греков и персиян, особенно опытных в этом деле благодаря обилию в их странах стоячих вод с мириадами этих противных, но полезных червей. Лучшей приманкой для них, как известно, служит человеческая кровь, поэтому даже добровольные добыватели их всегда подставляли свои ноги острым укусам этих кровожадных обитателей смрадных стоячих вод, делаясь таким образом одновременно добычей кровососок и болотных лихорадок. Этой системы ловли пиявок придерживаются еще до сих пор в Персии и в Греции, а также на островах Кандии и Кипре, то есть повсюду, где продолжает процветать этот промысел. В настоящее время этому опасному занятию предаются уже не рабы, которых больше не существует, а свободные люди, не имеющие почему-либо возможности взяться за другое, более приятное и менее подрывающее жизнь, ремесло.

Через несколько времени один из ловцов, еле живой старик, вылез назад на берег, не будучи в состоянии более выносить боли от укусов множества пиявок, присосавшихся к его жалким ногам, лишенным уже всяких признаков икр. Добычи на этом несчастном существе было более чем достаточно, но солдатам и этого показалось мало, один из них ударил его палкой и крикнул: