Валерий Гусев - Мстители двенадцатого года Страница 37

— Что ж ты, барин, — укорила Параша, — что же не взял-то?

— Так он маленький, — объяснил Алексей. — Что с него пользы?

— Так-то вот нельзя, нехорошо…

— А что так?

— Как вы не знаете, барин? Ежели заметил малый грибок взглядом, обязательно надо его взять — иначе не вырастет. Так-то вот и с девкой. Положил на нее глаз, то и бери разом, свежую. А то зачерствеет да зачахнет.

Намек? Тайное страдание? Желание стать ближе к нему? А что ему крепостная девка? Какое с ней будущее? Однако в сердце теплилась благодарность и за спасение, и за ее беззаветную любовь.

Эти мысли роились, мешались, разлетались и оставалась главная — вернуться в полк. Хуже нет пропасть без вести. И для товарищей, и для родни, а всего хуже — для себя самого.

— Эх, барин, не умеешь ты гриб брать. Тебе бы только саблю да коня.

Алексей полной грудью дышал лесной свежестью, прелью палого листа. И стал вдруг замечать, что к чистым лесным запахам назойливо мешается какая-то тухлая гниль. Параша тоже глубоко выдохнула и поморщилась.

— Что это? — спросил Алексей.

Она безразлично пожала плечами, переложила тяжелую кошелку из руки в руку.

— Француз тухнет. — Чуть повернула голову. — Вон, из-под того дуба тянет. Забрел небось да не выбрался.

— Постой здесь, — зачем-то сказал Алексей и зашагал к дубу.

Запах становился невыносимым, превращаясь в омерзительную вонь… Параша не ошиблась: под дубом, раскинув руки и ноги лежал труп француза кирасира. Алексей старался не вглядываться, но не мог не заметить его обезображенности тлением и диким зверьем.

Вдавливая в себя тошноту, задерживая дыхание, нагнулся, отведя глаза, подобрал уже тронутый ржавью пистолет, обрезал портупею с палашом и патронной сумкой. Вернулся на полянку, к Параше.

— И не брезгливо вам? — морщась, спросила она.

— Мне нельзя без оружия, — просто объяснил он. — Я — офицер. А нынче — война.

В небольшом бочажке отмыл трофеи, сильно вытер пучками травы.

— Разбогател? — неодобрительно встретила его бабка. — Коли найдет сюда дорогу француз, лучше бы тебе без сабли быть. Как мирному человеку. А то ведь к сосне поставят — и все мое леченье даром пройдет. Сколько на тебя извела.

— Зато больше болеть не буду, — мрачно отшутился Алексей.

Он разрядил пистолет, вычистил, снова зарядил, забив шомполом пулю. Палаш его руке был непривычен, ну да это все ж лучше, чем ничего.

— Где вам воевать, барин? — тоже сумрачно спросила Параша. — Давеча в лесу ровно ветром вас качало.

— Это от воздуха, — Алексей примерился к палашу, взмахнул раз-другой — ничего, рука, хоть и не очень послушна, но уже тверда.

Вечером, когда густо засинело небо, Алексей нащипал лучинок, бабка заправила светец, запалила огонек от печки. Села поближе к свету, стала разбирать на лавке пучки сушеных трав, перевязывать их ниточками, затейными узелками. Что-то шептала, нюхала, трясла головой. Параша, с котом на коленях, сидела возле оконца, считала на небе звезды.

Было тихо и снаружи и снутри, лес засыпал; где-то в углу скрипела мышь и недовольно попискивала.

Алексей вдруг уловил далекий, но быстро нарастающий конский скок. Бабка вскинула голову, прислушиваясь. Выдернула из светца лучины, сунула их в лохань, загасила. Алексей прикрыл пистолет рядном.

Но было уже поздно. За окном перетоптывался осаженный конь, раздался стук — сперва в оконницу, потом в дверь.

— Хозяева! — молодой свежий голос. — Живы?

— А ты кто такой, — спросила бабка через дверь.

— Путник. Дорогу на Горюново потерял.

— Ну, взойди. — Бабка сдвинула дубовый засов.

Вошел, наклоняясь в двери, тоненький, безусый и краснощекий улан с Георгием на груди, поздоровался, сел к столу, устало вытянув ноги.

— Молочка бы испить, — попросил.

— Было б молочко, — ответила старуха, — коли была бы коровка. Водицы испей. — Подала ковшик.

Улан высыпал из ташки на стол конфеты, баранки и сахар:

— Угощайтесь, хозяева.

Пил холодную воду глоточками, причмокивая конфету, поглядывая со вниманием на Алексея.

— Прошу простить, не вы ли князь Щербатов?

— К вашим услугам. С кем имею честь?

— Литовского полка корнет Александров. С донесением… Да вот заплутал… А вас уже отыскать не надеются. Батюшка ваш только со взводом рыщет. Вы сильно ранены были? — спросил с участием.

— Да. Вот спасибо бабушка выходила.

Параша, грызя баранку, не сводила с корнета внимательных глаз, чуть заметно улыбаясь.

— Я рад, что вы нашлись. Не будучи вам знакомым, много о вас слышал от товарищей. Особливо — от есаула Волоха.

Алексей промолчал.

— Доставлю донесение и вернусь за вами с заводным конем, — пообещал корнет, вставая. — Надо бы только дорожку на Горюново знать.

— Ночью не найдешь, собьешься, — сказала бабка. — Утром, чем свет, провожу.

— Да что уж там, — встряла Параша. — Я и сейчас провожу. Путь простой, не потеряется.

Странно, подумалось Алексею, добрая Параша торопится выпроводить из дома усталого путника, в ночь.

— Ну, иди, солдатик, сполняй свое дело, — согласилась бабка.

— Ждите, господин поручик, завтра к полудню.

Они вышли, и вскоре стих вдали мягкий топот копыт по лесной тропе.

— Что ж ты, Параша, — укорил ее Алексей, когда она вернулась, — так неласкова с офицером.

Параша прыснула в кулак:

— Кабы офицер! А то ведь — девка, переодевшись. — Наморщила лоб, раздумывая. — А, может, и баба. Да нет… кажись, под мужиком не была.

— Ты в своем уме? — не выдержал Алексей. — Какая девка? Какая баба?

— А то не видать! Я ее сразу распознала.

— Что ты там распознала?

— Румяная, голос звонкий. В поясе тонка, а в заду кругленька.

— Да много ли среди молодых мужчин таких-то? Тоненьких и кругленьких?

— Конфеты с собой возит. — Упрямилась Параша. — А сидела как?

— Как сидела?

— А так: коленки сжавши, по-бабьи. Ведь если офицер настоящий, то развалится, ноги раскорячит, а меж колен саблю ставит.

Алексей усмехнулся, но задумался. Вспомнил: бродил такой слушок, будто то ли среди гусар, то ли в уланах служит боевая девка. И вроде бы с Георгием за отвагу в бою.

А Параша его насмешила. Заревновала. Не хотела, чтобы в доме ночью еще одна девка была. Смешно и глупо…

Наутро Алексей собрался. Ну, это смешно сказать: ему, как нищему, только подпоясаться. Доломан его, залитый кровью, давно был Парашей вымыт и зашит красным лоскутком в виде сердечка; нашелся и кушак, за который вполне пристало заложить пистолет. Ну а палаш — что ж, можно при нужде и в руке донести.