Ян Гийу - Путь в Иерусалим Страница 38

Зазвонили к вечерне, и им нужно было поспешить в лаваторий. Арн спросил, не может ли он также научиться тайному языку лошадей. Уж если он говорит на трех языках, то, пожалуй, сможет говорить и на четырех? Брат Гильберт улыбнулся про себя и невнятно ответил, что этот день когда-нибудь настанет. Но больше он ничего не сказал.

Арн всегда был послушным. Он любил братьев так же, как любил книги. Он любил тяжелую работу так же, как и легкую, с такой же охотой клал камень на башне монастырской церкви, с какой ловил рыбу в фиорде. Он любил работу с мечом и луком так же, как и работу, заключающуюся в том, чтобы стих за стихом с помощью Glossa Ordinaria идти путями истины Священного Писания. Может быть, он немного меньше любил Аристотеля и немного больше — Овидия, ибо втайне он иногда повторял те греховные стихи, которые успел прочесть, прежде чем от него заперли эту книгу. Естественно, что потом он исповедовался и принял наказание за свой грех, который все равно того стоил. Что такое несколько дополнительных Патер Ностер по сравнению с тем чувством, которое охватывало его при мысли об Овидии, когда все тело пронизывали горячие токи?

Отцу Генриху было несложно смириться с тем, что Арну не хватало интереса к философии, зато преобладало любопытство к не подходящим для маленьких мальчиков рукописям. Что касается Овидия, то многие набожные мужи не только в юности, но и в зрелом возрасте обращали на изучение подобных текстов больше внимания, чем следовало бы. Здесь не было повода для нареканий, он и сам принадлежал к этой категории, по крайней мере в то время, когда был послушником. Это были лишь проявления человеческой природы и ничего более, а Бог в своей мудрости создал жизнь так, что в ней есть все. Следовательно, если мальчик не считал философию столь уж интересной наукой и у него даже иногда возникали небольшие, но дерзкие возражения, особенно против логических построений, то этот грех, если можно назвать это грехом, Арн делил, например, с братом Люсьеном: Люсьен, преданный своему искусству населять мир тем, что может использоваться в пищу, исцелять болезни или просто радовать глаз, также проявлял мало интереса к философии. Но отец Генрих не мог и подумать о том, чтобы по этой причине говорить о брате Люсьене как о менее достойном брате, о том, кто менее достоин любви, чем другие братья.

Таким же образом можно было, переиначив логику, как сделал бы философ, сказать, что мальчик является одним из прилежных учеников брата Люсьена. За желанием монастыря продемонстрировать, какую красоту может создать Бог на земле с помощью преданных братьев, крылась тонкая и кропотливая, но очень важная работа; весной раньше всех появлялись белые подснежники, они словно пробивались через крепкий зимний наст; потом, с приходом тепла, зацветали нарциссы и тюльпаны, все это было новым для варварского Севера и поражало посетителей; люди изумленно любовались белыми цветами фруктовых деревьев — неизвестных варварам яблонь, груш и черешен. В последние годы торговля оживилась, и, кстати, именно Арн помогал брату Люсьену забирать товары и вести переговоры со скандинавами, так как знал их язык.

Все, чему учился Арн, хорошо усваивалось в его голове, по этому поводу не стоило беспокоиться. Если не считать, как некоторые консервативные братья, что меч и копье не имеют отношения к трудам во славу Господа на земле. Но те, кто так считал, недостаточно изучали работы своего отца, святого Бернарда, который все-таки был основателем ордена рыцарей-храмовников в гораздо большей степени, чем Папа или кто-либо другой из деятелей церкви.

Однако теперь с мальчиком творилось неладное. С тех пор как в монастыре появились новые лошади, Арн будто лишился разума. В его занятиях возник перевес, интерес к коням затмил все остальное. И тогда, если мыслить шире, возникал вопрос: действительно ли Бог хотел этого или же Он хотел, чтобы его избранник сразу был наказан? Если это так, то тогда какое именно наказание священник, как хороший отец, должен выбрать?

Отец Генрих неоднократно призывал к себе брата Гильберта для того, чтобы обсудить эту проблему. Но казалось, будто благочестивый Гильберт хочет обернуть все в шутку. Мальчишки есть мальчишки, говорил Гильберт, в таком возрасте он сам поступил бы именно так, нужно понять новое увлечение мальчика, и, кроме всего прочего, это входит в науку, которой он его обучает.

Возможно, в словах Гильберта была правда. Но восторг мальчика был так велик, что можно опасаться, что Арн, по крайней мере на какое-то время, забросит книги. Как духовник Арна, отец Генрих знал об этом много больше, чем брат Гильберт. Ибо Арн, как и все остальные, не мог лгать, исповедуясь своему приору.

Арн осознал это именно потому, что обязан был исповедаться, признать свое греховное поведение и потом искупать свой грех. Но он не осознавал, что это действительно беспокоило отца Генриха, иначе Арн бы сильно огорчился. Сейчас он получал лишь обычные небольшие наказания в виде нескольких дополнительных молитв и, возможно, одного дня на хлебе и воде, как и тогда, когда он читал светские стихи Овидия и, более того, писал собственные стихи в подражание Овидию.

Шамсин вырос и стал настоящим конем, и любовь между ним и Арном стала еще сильнее. Лето было в разгаре, соловьиные ночи в Юлланде были светлыми и теплыми; Арн вставал, поспав всего какой-нибудь час после полуночной службы, прокрадывался в конюшню, брал седло и уздечку, шептал несколько слов в ночной полумрак, и к нему тут же прибегал Шамсин, наклоняясь и подставляя свою мягкую морду под горячие поцелуи мальчика.

Потом Арн садился верхом, и они неслышно направлялись к изгороди, через которую Шамсин перепрыгивал мягко, по-кошачьи; затем Арн и Шамсин еще какое-то время двигались осторожно, прежде чем их скорость достигала такой степени, что они по праву могли считаться самыми быстрыми на датской земле, ведь Шамсин был из породы лошадей, которые могли покрывать большие расстояния, не то что медлительные северные кони.

Они неслись, словно всадники Апокалипсиса, по небольшим холмам, редким буковым лесам и иногда даже добирались до моря с риском, что им придется возвращаться домой в таком же темпе, чтобы успеть к заутрене.

Скоро по округе распространились слухи о всаднике-привидении и дурном предзнаменовании, о духе, который мчался так, как не мог бы скакать верхом ни один человек, о карлике с острыми клыками и сверкающим огненным мечом.

Меч, однако, был деревянным, с вделанным в середине железным шариком для увеличения веса. Но в своем воображении Арн скакал с мечом, который вполне мог быть огненным, он размахивал им, держа его в левой руке, на полном скаку меняя поводья на меч, и тот оказывался в его правой руке. Хотя оружие было не самым главным. Арн словно пытался успокоить свою совесть, говоря себе, что он исполняет некую работу вместо того, чтобы спать сном праведника.