Бен Кейн - Дорога в Рим Страница 38

Ромул очнулся от прикосновения чьих-то пальцев к ране и, открыв глаза, понял, что лежит в лазарете — большой палатке неподалеку от командирских покоев. Близился закат, тело по-прежнему связывали путы, бледный лекарь в окровавленном переднике осматривал его рану. Петрония рядом не было — лишь стоял на страже скучающий легионер. Ромул в отчаянии вновь закрыл глаза.

Вскоре лекарь-грек объявил, что пролома в черепе нет, промыл рану ацетумом и скрепил края раны металлическими скобками, боль от которых пронзала Ромула каждый раз, как металл входил в кожу. После этого голову юноши забинтовали льняной тканью и, одев его в старую тунику, выставили из лазарета: другие раненые тоже нуждались в лекаре. Легионер-стражник вздернул его на ноги и погнал перед собой к деревянному зданию у главного входа — походной тюрьме. Получив тычок в спину, Ромул растянулся на полу, дверь за ним захлопнулась. Пытаясь осознать свое жалкое положение, он не спешил двигаться.

— Ромул? — раздался где-то близко голос Петрония.

Юноша сумел перевернуться и поднять голову. Из семерых заключенных, брошенных в тюрьму, к нему подошел лишь Петроний. Отведя Ромула в угол, подальше от остальных, ветеран уселся рядом с ним на утоптанный земляной пол.

— Прости, — шепнул ему Ромул. — Сидишь без вины, и все из-за меня.

Петроний вздохнул.

— Да уж, радоваться нечему.

Ромул открыл было рот, но ветеран сделал знак молчать.

— Противно стало, когда легионеры на меня кинулись, как свора псов. Я ведь и сам бывал таким раньше, — горестно заметил Петроний. — И все же я гражданин Рима, как и они. Откуда мне знать, раб ты или нет? Мне-то все равно! Твоя храбрость известна и мне, и всему Двадцать восьмому! А им плевать… — Ветеран снова вздохнул. — Когда римское войско воевало против Ганнибала, в нем были и рабы. Теперь, видно, другие времена.

Ромул молчал, и Петроний взглянул ему в глаза.

— Тебе, моему соратнику, я обязан больше, чем всем выродкам из Шестого вместе с центурионом.

Такое признание перевешивало в глазах Ромула любые прежние оскорбления, полученные от других. Петроний его побратим, Ромула связывают с ним те же узы, что раньше с Бренном. Не в силах вымолвить ни слова от нахлынувших чувств, он протянул Петронию руку — и тот в воинском рукопожатии обхватил ладонью его предплечье.

— Что будет дальше? — спросил Ромул.

— Цезарь разделается с остатками понтийцев и двинет к побережью вместе с Шестым легионом, нас заберет с собой, — хмуро ответил Петроний и кивнул на собратьев по тюрьме. — Новые приятели говорят, что в Италии неспокойно, ветераны бунтуют.

— А приятели здесь за что?

— Струсили и удрали с поля боя, — с отвращением бросил Петроний.

— Странно, что их не распяли.

— Цезарю, видно, не хватает живого мяса для игрищ, — ответил Петроний, и друзья обменялись тревожными взглядами.

Через месяц Ромул с Петронием и прочими узниками уже приближались к юго-восточному побережью Малой Азии, где стоял флот Цезаря. Идти пришлось пешком, вслед за подводами, глотая поднятую Шестым легионом пыль. Пищи и воды арестантам почти не давали, зато щедро осыпали их побоями за малейший взгляд, брошенный на стражников, — оставалось лишь молчать и не поднимать глаз. Ромул с Петронием держались вместе и брезгливо сторонились соседей — трусов, сбежавших с поля битвы. Зато от черноволосого ветерана с подручными избавиться было не так просто: те наведывались каждый день, всячески унижая двоих друзей и осыпая их оскорблениями, которые стихали лишь тогда, когда обидчикам наскучивала забава или когда ветеранов оттесняли стражники.

К счастью для Ромула, контузия прошла довольно быстро, а вскоре зажила и рана: уже на десятый день лекарь снял металлические скобки и от удара остался только длинный алый шрам под коротко стриженными волосами — вечное, до самой смерти, напоминание о ромфайе. Впрочем, смерти ждать недолго, мрачно подумал Ромул при взгляде на триремы, которые повезут войско в Италию. До сих пор ежедневные марши и привычная разбивка лагеря создавали иллюзию обыденности, корабли же настойчиво напомнили о жизни за пределами легиона — и о Фабиоле. Даже если сестра услышала тогда слова Ромула и послала весточку, никто не будет искать его среди ноксиев. Встреча в Александрии казалась теперь издевательством, жестокой шуткой судьбы.

Ромул с Петронием принимали будущее как есть и не пытались о нем забыть. Вдобавок к ежедневному пути в двадцать миль они не упускали случая натренировать тело отжиманиями, бегом на месте и борьбой: тело для солдата — инструмент, от которого зависит жизнь. И хотя упражнения сейчас мало что решали — ноксиев выгоняли на арену лишь ради того, чтобы публика насладилась зрелищем их смерти, — друзья все же старались подготовиться к боям любыми способами.

Погрузившись на триремы в цветущий летний день, они без происшествий доплыли до Брундизия. По пути Ромул часто вспоминал Тарквиния и Бренна — с гаруспиком он встретился по пути в Малую Азию, когда вместе с галлом отправлялся на войну вместе с армией Красса. Тогда их переполняла надежда, манили новые земли — и сколько диковинного пришлось с тех пор повидать! А теперь он возвращается тем же путем — закованный в кандалы, одинокий и отчаявшийся. Бесполезно мечтать о мести Гемеллу, о встрече с Фабиолой — в Риме его ждет лишь кровавая смерть на глазах ревущей толпы. Тарквиний оказался прав. Его путь лежит в Рим, однако исход этого пути будет совсем не радужным.

Уйти в себя и затеряться в горестных думах Ромулу не давало лишь присутствие Петрония — энергичного и неунывающего. Ступив на италийский берег после восьми лет отсутствия, юноша слегка взбодрился: его радовала и звучащая повсюду латинская речь, и знакомые очертания римских городов, и вид пестрящих латифундиями полей и холмов. Рассчитывать на радушный прием, впрочем, друзьям не приходилось: ветеранов Шестого легиона на каждом шагу встречали бурными приветствиями и гирляндами цветов, арестантам же доставались лишь проклятия и плевки.

Через несколько недель Ромул наконец с облегчением разглядел впереди стены Рима. Избавляться от узников не спешили — их лишь заперли понадежнее: Шестой легион готовился к встрече Цезаря с ветеранами. Бунтари из Девятого и Десятого легионов, поддерживаемые другими солдатами, стояли многотысячным лагерем у стен города — об этом шептались в строю, пока колонна шла маршем от Брундизия, слухи дошли даже до арестантов. После битвы при Фарсале Цезарь отправил часть легионов в Италию, где им было обещано содержание, однако выдавать деньги никто не спешил, и недовольные ветераны шумели. Назревал крупный бунт. Солдаты знали, что в африканской кампании против республиканцев Цезарю без них не обойтись, и ни с кем не церемонились: командиров, присланных Марком Антонием для подавления мятежа, попросту закидали камнями и выгнали прочь. Даже властный Саллюстий, союзник Цезаря, не сумел их унять и едва спасся бегством.