Бернард Корнуэлл - 1356 Страница 38

— Или Ланкастера.

— Говеный Ланкастер, — Дуглас сплюнул. Генри, герцог Ланкастер, вышел со своей армией из Бретани и опустошал Мэн и Анжу.

Король Иоанн подумывал повести армию против него, предоставив старшему сыну докучать принцу Уэльскому на юге, и именно этого и боялся Дуглас.

Ланкастер не был глупцом. Столкнувшись с большой армией, он, скорее всего, отступил бы к крупным крепостям Бретани, но принц Эдуард Уэльский был молод и упрям.

Он пережил прошлое лето, проведя свою разрушительную армию по всему Средиземноморью и обратно в Гасконь, не встретив настоящего сопротивления, и это, конечно же, воодушевило его на кампанию, которую он только что начал.

Дуглас был уверен, что принц отойдет слишком далеко от своих безопасных укрытий в Гаскони, и его можно будет поймать в ловушку и победить.

Английский принц был слишком безответственным, слишком увлечен своими шлюхами и золотом, слишком пристрастился к роскоши своего привилегированного положения. И выкуп за него будет огромен.

— Мы должны отправиться на юг, — сказал Дуглас, а не пердеть этой чепухой с рыбаками.

— Если ты хочешь идти на юг, — предложил д'Одрам, — тогда помоги чем только сможешь ордену Рыбака. Король нас не слушает! Но он прислушивается к кардиналу. Кардинал может его убедить, а кардинал хочет идти на юг. Так что делай то, чего хочет кардинал.

— Я сделал! Позволил ему забрать Скалли. Бога ради, Скалли — не человек, это животное. У него сила быка, когти медведя, зубы волка и чресла как у козла. Он и на меня наводит ужас, так что одному Богу известно, что он сделает с англичанами. Но что, Бога ради, от него нужно Бессьеру?

— Кое-какую реликвию, как мне сказали, — ответил д'Одрам, — и он верит, что эта реликвия принесет ему папский престол, а папский престол даст ему власть. А если он станет Папой, друг мой, лучше, чтобы он был на твоей стороне, а не наоборот.

— Но сделать Скалли рыцарем, Боже всемогущий! — Дуглас расхохотался.

И все же Скалли был там, на ступенях у высокого алтаря, стоя на коленях между Робби и рыцарем по имени Гвискар де Шовиньи, чьи земли в Бретани были отняты англичанами.

Де Шовиньи, как и остальные, был известен своими подвигами на турнирах по всей Европе. Отсутствовал лишь Роланд де Веррек, и отец Маршан послал людей по всей Франции, чтобы разыскать его.

Это были лучшие бойцы, которых смог найти кардинал, величайшие воины, люди, которые вселяли страх в противника. Теперь они будут убивать во имя Христа, или, по крайней мере, для кардинала Бессьера.

Последние солнечные лучи на небе исчезли, и витражи потемнели. По всему аббатству на многих алтарях сияли и мерцали свечи, а священники бормотали молитвы по усопшим.

— Вы были избраны, — сказал отец Маршан мужчинам в доспехах, преклонивших колена перед алтарем. — Вы были избраны, чтобы стать воинами Святого Петра, рыцарями Рыбака.

Ваша задача такая же великая, как и награда. Грехи ваши будут прощены, вы освободитесь от всех данных ранее клятв, и вам будет дарована сила ангелов, чтобы побеждать врагов.

Вы выйдете отсюда новыми людьми, связанными друг с другом клятвой верности, освященной Богом. Вы избраны, как и он, вы исполните его волю и однажды встретитесь с ним в раю.

Робби Дуглас почувствовал прилив чистой радости. Он так долго искал свое предназначение. Он думал, что найдет его в компании женщин или в дружбе с другими воинами, но знал, что грешен, и это знание отравляло его жизнь. Он играл, не сдерживал свои обещания.

Он был турнирным бойцом, которого боялись по всей Европе, но всё же чувствовал себя слабым. Он знал, что дядя презирает его, но сейчас, перед сверкающим алтарем и строгим голосом отца Маршана, он почувствовал, что обрел избавление.

Он стал рыцарем Рыбака, которому церковь дала задание и обещала награду на небесах. Он чувствовал, как его душа воспарила в этот торжественный момент, и поклялся самому себе, что будет служить этой группе людей, отдавая и сердце, и силу.

— Останьтесь здесь и молитесь, — велел рыцарям отец Маршан, — завтра мы отправляемся на юг с нашей миссией.

— Благодарение Господу, — сказал Робби.

А Скалли выпустил газы. Звук отразился от стен аббатства и затих.

— Господи, — произнес Скалли, — на этот раз мокрый.

Орден Рыбака был освящен и отправлялся на войну.

— Секрет в том, — сказал Томас, — чтобы вложить болт в паз.

— Болт?

— Болт. Стрелу.

— А! — произнесла женщина. — Я была уверена, что что-то забыла. Такое случается, когда стареешь. Начинаешь забывать всякое. Мой муж показал мне, как пользоваться этими штуковинами, — она положила арбалет на маленькую деревянную скамейку между двумя апельсиновыми деревьями, — но я ни разу не стреляла.

Хотя у меня возникало искушение пристрелить его. А ты убегаешь?

— Да.

— Мы промокнем. Пойдем внутрь, — женщина была старой и сгорбленной, маленького роста и едва доставала Томасу до пояса. У нее было проницательное смуглое лицо, покрытое морщинами. Она носила сутану монахини, но поверх нее — дорогой шерстяной алый плащ, отороченный горностаем.

— Где я? — спросил Томас.

— Ты спрыгнул в монастырь. Монастырь Святой Дорки. Полагаю, я должна тебя поприветствовать, так что добро пожаловать.

— Святой Дорки?

— Она совершила много хороших деяний, как мне сказали, так что уверена, что она была ужасно скучной, — старуха прошла через низкую дверь, и Томас, последовав за ней, подобрал арбалет.

Это было прекрасное оружие с ложем из каштана, отделанным серебром.

— Он принадлежал моему мужу, — объяснила женщина, — у меня так мало от него осталось, что я сохранила его на память. Не то чтобы я и правда хотела о нем вспоминать. Он был на редкость отвратительным, как и его сын.

— Его сын? — спросил Томас, положив арбалет на стол.

— И мой сын. Граф Мальбюисон. Я вдовствующая графиня одноименного графства.

— Миледи, — произнес Томас с поклоном.

— Боже ты мой! Манеры еще не позабыты! — радостно заявила графиня, потом уселась в кресло с подушками и похлопала по коленям. На мгновение Томас решил, что она приглашает его там сесть, но потом, к своему облегчению, увидел серого кота, появившегося из-за спинки кресла и прыгнувшего женщине на колени.

Она махнула рукой, как будто приглашая Томаса присесть где-нибудь, но он остался стоять. Комната была небольшой, всего четыре или пять шагов в каждом направлении, но заполнена мебелью, которая, казалось, была бы уместнее в большом зале.

Там был стол, покрытый гобеленом, два больших сундука, скамья и три кресла.