Жан Ломбар - Византия Страница 38

Многие, как окаменевшие, сидели на своих скамьях, подняв глаза к своду прямоугольной залы с шестью нишами, равномерно расположенными и увенчанными куполами, которые обнажались, когда волочившиеся занавесы скользили на серебряных прутьях, пропуская людей, входивших из далеких ходов, озаренных светом дня.

Они хранили вид скромный, полный силы, в сравнении с теми, которые медленно читали, уткнув носы в Евангелия, потом тихо закрывали их, осеняя себя усердным, пылким крестным знамением, и над этим подсмеивались в свою хорошо расчесанную бороду богатые и могущественные помазанники.

Громкие полились гимны; все встали; раздались протяжные звуки серебряного органа из-за занавеса ниши, который раздвинулся, раскрывая низкий алтарь, жертвенный престол с священной утварью: крестом, чашею, платом, потиром, лампадами, предназначенными для претворении Тела и Крови Иисуса, которое совершит ненавистный Патриарх. Он сошел со своего беломраморного трона и двигался с плавной легкостью, своим визгливым голосом призывая Иисуса, моля Его сойти в освященные хлеб и вино, дабы Его вкусить в них. Лучи закатного света под сводом ниши играли на его тиаре; процеженное сквозь окно солнце сосало его ухо евнуха, розовое, как гниющее мясо; нос его двигался, глаза слезились, иногда встречаясь с глазами великого Папия Дигениса, раскачивавшего свою продолговатую лоснящуюся голову, увенчанную головным убором с пером цапли. Казалось, что тяжко было Патриарху служить и, поспешая, стремился он к отдыху, не чувствовал он, бесполый, волнений души, вызывавших меж тем за обедней эллинской слезы у смиренных священнослужителей, навевавших на них видения претворяющегося Иисуса, в ореоле славы своей нисходящего к ним.

Кончен, наконец, тяжелый труд!

Сияющий, с потным жирным лицом, предстал Патриарх снова, и жестокие глаза его встречались с коварным взглядом Дигениса; опять сел на беломраморный трон рядом с Константином V, откинулся, отдувался; слышалось бурчание в его вздутом животе. Затем встал, поправил тиару и с патриаршим посохом в руке визгливо заговорил:

– Воля его, чтобы исчезло поклонение иконам, проклясть которое он собрал святой синод, помазанников Европы, Азии и Африки, которые провидят опасность иконопочитания – или, по крайней мере, чтобы прекратилось воплощение бытия божеского безгласным веществом, – воплощение, которое ложным обожанием возводится на место веры. К несчастию, души, прельщенные ложным православием, усмотрели в иконах бытие сил милосердных, Добродетелей внимающих, – точно дерево, камень, металл, драгоценные камни, даже искусно обработанные и со вкусом сделанные, могут иметь уши, глаза, дух, способны объять и проникнуться любовью к грешникам, каковы все христиане, не исключая и помазанников! Разве не ересь это, которую надлежит исторгнуть из сердец, объятых ею. Да, увы, объятых! И это вопреки постановлениям предыдущих Синодов – собиравшихся еще в царствование возвышенного и великого Льва Исаврийского, отца Базилевса Автократа Константина V, достойного сына почившего властителя, – повелевающие уничтожить иконы, воссоздать чистую веру, остановить оргию этого нового язычества, обманно проникающего под видом божественной литургии и заглушающего веру, которая, чтобы пребывать мощной, не нуждается во внешних воплощениях, так как собственного ее внутреннего огня достаточно для духовного питания!

Он сел очень довольный этим поучением, возвещавшим борьбу с иконопочитанием, и предоставил одному из помазанников окончательно склонить к решению своему толпу смиренных пастырей, составлявших большинство и по-прежнему молившихся, уткнув носы в Евангелия. Поднялся помазанник, один из епископов, высокий, мощный, у которого кресты на оплечьях и спине фелони сверкали золотом; он заговорил раскатистым громовым голосом, от которого задребезжали стекла шести ниш:

– Так как представитель светской власти, Самодержавный Базилевс, устами святейшего брата во Иисусе – Патриарха пригласил братьев своих во Иисусе обсудить уничтожение или не уничтожение иконопоклонения, то я – Епифаний, епископ фригийский, намерен высказать свое о том мнение. И, подобно Иоанну Хризостому, которого не страшили пытки и всякого рода страдания, мнение это я – Епифаний, исповедую всем. Я открою правду, чистую правду! Ясно, что иконы противны вере! Они заменили идолов в сердцах православных, в их почитании поклоняющихся ложным божествам: Зевесу и Ваалу, Астарте, Гогу и Магогу – всем мерзостям языческим. Как пастырь душ Иисусовых, я непозволительным считаю, чтобы паства его повергалась на колени перед деревом, камнем, металлом, нарисованным, высеченным, выделанным. И я взываю, чтобы Базилевс Константин V, преемник отца своего, послужил бы истинной церкви, раздавил бы ложное учение с ложными святынями и покарал бы поклоняющихся им.

Говорили затем другие епископы. Пронзительными голосами евнухов они высказывались против иконопочитания, в бесполости своей неспособные постичь его идеализм; а некоторые сочным говором растекались медоточиво, подольщаясь к слушателям. Не было еще произнесено имя Гибреаса, не названа Святая Пречистая, но обильно превозносили Святую Премудрость; ее благословляли за собрание святого Синода, приветствовали Патриарха, который противовосстал опасности иконопоклонничества. А он в это время, наклонив жирную голову, благодарно раскрывал рот, и, бурча, воздымался живот его в конвульсиях затаенной радости. Константин V выслушивал каждого, и по-прежнему белел его орлиный нос над черной бородой, а пурпурный сагион ярко выделялся возле золотых облачений Патриарха, тиара которого колебалась на блестящем черепе; словно следуя приказу, отданному свыше, сходствовали все речения помазанников. Не поднимались до сих пор скромные священнослужители, молчали пастыри, настоятели бедных африканских монастырей, эфимерии островов Эллады. В душе им хотелось согласовать холодные умствования оскопленных помазанников, пригласивших их к искоренению иконопочитания, со своим исстари наследственным влечением к искусству, побуждавшему их следовать иконопоклонению, символика которого волновала души их, соприкасавшиеся с народом бесхитростным, склонным к фетишизму, религиозным чувствам.

Скрытая угодливость мешала быть им откровенными. Вызванные издалека, они по прибытии в Византию были благосклонно обласканы гордыми епископами и архимандритами, обычно грубыми и надменными, в другое время презрительно щурившими глаза на этот скромный люд. Знали их близость к православным и придавали голосованию их особое значение, так как они были многочисленны, и политическая зависимость их казалась особенно желательной.