Эмилио Сальгари - Капитан Темпеста. Город Прокаженного короля (сборник) Страница 39

По тогдашнему обычаю благородных турчанок на ней были широчайшие белые шелковые шаровары, богато вышитые золотом, распашной корсаж из темно-розового бархата с широким золотым бордюром и крупными жемчужными пуговицами, широкий зеленый шелковый шарф с нежной жемчужной бахромой, обвивавший талию и спускавшийся спереди длинными концами, прозрачные шелковые чулки бледно-розового цвета и желтые сафьяновые туфельки с загнутыми носками и золотыми пряжками, усыпанными алмазами. Маленькая кривая сабля в серебряных, выложенных перламутром ножнах дорогой работы и с великолепной рукояткой, сверкавшей изумрудами и желтыми топазами чистейшей воды, была заткнута за пояс.

Увидев мнимого арабского юношу, блиставшего равной с ней красотой, в живописном и не менее богатом костюме, молодая турчанка не могла удержаться от восклицания:

– Ах, какой красавец!

Затем, спохватившись, она вдруг изменила выражение лица и тон и свысока спросила на арабском языке, знание которого у высокопоставленных турок всегда тогда считалось признаком хорошего тона:

– Что тебе нужно от меня?

– Об этом я сейчас скажу тебе, кадиндик, – ответила герцогиня, с достоинством поклонившись.

– Кадиндик?! – с ироничным смехом повторила турчанка. – Так называют у нас женщин гарема, а не свободных девушек нашего круга. Разве ты этого не знал до сих пор?

– Нет, я араб, а не турок.

– А кто ты такой?

– Сын мединского паши, – спокойно отвечала герцогиня, так же бойко говорившая на арабском языке, как сама Гараджия.

– А!.. Твой отец еще в Аравии?

– Да. А разве он тебе знаком, госпожа?

– Нет, я знаю его только по слухам, хотя и провела часть своего детства на берегах Красного моря. В настоящее время я езжу только по Средиземному… Кто же послал тебя ко мне, эфенди?

– Мулей-Эль-Кадель.

По выразительному лицу внучки великого адмирала пробежал легкий трепет.

– Чего он желает? – продолжала она.

– Он прислал меня к тебе с просьбой уступить ему одного из христиан, взятых в плен в Никосии.

– Одного из христиан! – с изумлением вскричала Гараджия. – Кого же именно?

– Виконта Гастона Ле-Гюсьера, – с легкой дрожью в голосе ответила герцогиня.

– Это, верно, тот франк, который был на службе у Венецианской республики?

– Ты угадала, госпожа.

– Почему же Дамасский Лев интересуется этим христианином? На что, в самом деле, нужен ему этот жалкий человек?

– Право, не могу тебе этого сказать… Мне, кажется, Мулей-Эль-Кадель намерен послать его с поручением в Венецию.

– По чьему распоряжению?

– По распоряжению Мустафы, если я не ошибаюсь.

– А разве великий визирь не знает, что этот пленник принадлежит моему деду? – вспылила Гараджия, вся красная от гнева и с искрящимися глазами.

– Вероятно, знает, – невозмутимо ответила герцогиня. – И я осмелюсь напомнить тебе, что Мустафа – главнокомандующий всей турецкой армией и что сделанное им всегда одобряется самим султаном…

– А мне что за дело до всего этого! – пренебрежительно сказала турчанка, задорно пожимая плечами. – Здесь командую я, а не ваш Мустафа.

– Так ты отказываешься исполнить просьбу того, кем я послан к тебе?

Вместо ответа турчанка ударила в ладоши. На этот зов тотчас же явилось двое негров, которые молча опустились на колени у порога.

– Что у нас есть для угощения этого эфенди? – спросила Гараджия, не удостаивая их взглядом.

– Сейчас ничего нет, кроме кислого молока, милостивая госпожа.

– Так несите живее хоть его, негодные рабы!

Потом, показав своему гостю в очаровательной улыбке два ряда ослепительно белых жемчужных зубов, она сказала ему:

– Здесь, как видишь, ничего нет, зато в замке я угощу тебя, мой прекрасный рыцарь, чем-нибудь получше, так что, надеюсь, ты не скоро пожелаешь покинуть мой гостеприимный кров.

Опустившись затем в самой грациозной и кокетливой позе на диван и подложив себе под затылок руку, утопавшую в роскошных волнах черных волос, она продолжала свои расспросы:

– Ну, что поделывает Мулей-Эль-Кадель в Фамагусте?

– Отдыхает и оправляется после полученной им раны.

Гараджия мгновенно вновь вскочила на ноги с видом пораженной в самое сердце львицы и обожгла свою собеседницу молниеносным взглядом.

– Так он был ранен! – вскричала она. – Кем же?

– Одним христианским капитаном на поединке.

– На поединке?.. Дамасский Лев, доблестнейший из всех наших славных витязей, был ранен на поединке?.. Это невозможно!

– Однако это верно.

– И ты говоришь, его победитель христианин?

– Да, молодой христианский капитан.

– Что же это за искусный человек, да еще молодой? Уж не сам ли это бог войны? Ах, как бы я желала видеть этого удивительного воина! – вскричала Гараджия с пылающим лицом.

– Что за удовольствие видеть христианина, госпожа? Как правоверной магометанке это тебе даже грешно, – подзадоривала пылкую турчанку герцогиня.

– Ах, не все ли равно, какого он вероисповедания, раз он такой герой, что мог одолеть непобедимого Дамасского Льва!

Гараджия не заметила, как иронично усмехнулась переодетая венецианка. Беспокойно топчась на одном месте, нервно играя рукояткой своей сабельки, она несколько времени пристально разглядывала свою собеседницу с такой бесцеремонностью, точно это была кукла, а не живой человек. Потом с обычной своей живостью и необдуманностью вдруг кокетливо спросила:

– А ты, мой прекрасный рыцарь, не герой?

Пораженная такой наивностью, герцогиня сначала не знала, что ответить, но через минуту сказала:

– Если у тебя, госпожа, в твоем замке найдется двое искусных бойцов, которые не побоятся помериться со мной, то я готов выступить против них обоих.

– Ого! – вскричала турчанка. – Даже сразу против двоих?.. Не знаю, право, кого выбрать?.. Нужно попросить Метюба, может быть, он согласится вступить с тобой в поединок, – прибавила она после некоторого раздумья.

– Кто этот Метюб?

– Самый храбрый боец во всем нашем флоте. Мулей-Эль-Кадель мог бы потягаться с ним.

– Я во всякое время готов доказать тебе свое умение владеть оружием, госпожа, – стараясь разыгрывать галантного кавалера, сказала герцогиня.

Гараджия снова впилась своими огненными глазами в ее прелестное и энергичное лицо.

«Хорош и храбр! – подумала она про себя. – Что в нем перевешивает – храбрость красоту или красота храбрость?.. Впрочем, я скоро узнаю об этом».

В это время невольники внесли на золотом подносе два небольших серебряных блюда с кислым молоком.

– Прошу тебя, эфенди, довольствоваться этим скудным угощением в ожидании лучшего в замке, – с любезной улыбкой проговорила молодая турчанка, когда поднос был поставлен на вычурный столик, придвинутый к дивану. – Ты непременно должен пробыть у меня несколько дней, потому что мне нравится твое общество.