Прометей № 1 - Альманах Российский колокол Страница 39

На нас идут походом

В сентябре 1969 года Кочетов опубликовал в собственном журнале роман «Чего же ты хочешь?» – грандиозный фельетон пополам со шпионским детективом, в котором он постарался предупредить читателей и власть о том, что может представлять опасность для советской власти и слева, и справа. Он критиковал разом и брежневскую политику разрядки международной напряженности, и экономическое сотрудничество с западными странами (оно, замечу, бурно развивалось и в сталинские времена), и лукавое славянофильство, и, конечно, продажное западничество. Его взгляд на советскую действительность в этом романе, пожалуй, даже слишком мизантропичен. Положительные герои изображены бледновато, зато о наступлении вражьих сил рассказано громогласно.

«Чтобы отстоять Россию с ее иконами, надо было вешать большевиков. Теперь, чтобы спасти мир от коммунизма, надо, выходит, не только вешать большевиков, но и истреблять до ровного, гладкого места все русское. Работы прибавилось», – так рассуждают у Кочетова враги.

Хрущевским вольностям вроде бы пришел конец, но Кочетова не устраивала и брежневская идеология, замешанная на уважении к быту, к благосостоянию человека. Впрочем, это было продолжением сталинской довоенной программы. А кочетовская душа требовала аскезы и боя, требовала особого отношения к рабочему классу – в то время, когда брежневикам, вместе со всей страной, хотелось немного отдохнуть от батальных подвигов. Иначе партия могла просто надорваться… Этой опасности Всеволод Анисимович не учитывал. Он, вопреки многим мнениям, не будучи ортодоксальным сталинистом (да и существовала ли такая фракция в КПСС?) нередко ставил в пример молодым вертопрахам сталинские времена. Но ведь именно тогда одним из коронных образов пропаганды была «наша зажиточная жизнь». Уж Сталин-то точно понимал, что на одной аскезе державы не стоят. Необходимо и другое – массовое мороженое, парки культуры и отдыха, советский джаз, комедии, повышенные зарплаты и сниженные цены, «Жить стало лучше, жить стало веселее». Этого противоречия эмоциональный, увлекающийся Кочетов не чувствовал.

В своем романе Кочетов лихо и по «русофилам». В романе есть недобрые шаржи на Владимира Солоухина и Илью Глазунова – на тех, кому Россия дороже Советского Союза. Первого он окрестил Богородицким, второго – по музыкальной ассоциации, Свешниковым. «Многие носятся теперь с этой их стилизованной Россией. Самовары, тройки, русская зима, русские блины, кокошники, медовухи… Облекая современность в псевдорусские формы, люди профанируют настоящее русское, подлинное русское… Подчеркнуто, с нажимом рассуждая о России, о русском, Богородицкий делает не доброе, а злое дело. Маслом кашу не испортишь! Но культура нации – не каша!», – таков был вердикт писателя, как показало время – достаточно прозорливый. Очень скоро (по историческим меркам) и Солоухин, и Глазунов.

Он показывал сплочение всех фронтов против советской власти, против которой действовали разом – белые эмигранты и их потомки, иностранные разведки, отечественные западники и отечественные националисты. Все идут походом на социализм. Оттенков он не показывал. Разнообразные враги противостояли «новым людям», которые построят коммунизм. От самых злых фельетонов «Крокодила» его роман отличался тем, кто Кочетов намеренно преувеличивал опасность этих «вражьих сил». Кричал о том, что вот-вот они придушат социализм, а вместе с ним и Россию. И это – во времена, когда Советский Союз мог чувствовать себя страной-триумфатором, в которой проживает народ-победитель.

Выдающийся советский писатель М. А. Шолохов (справа) и космонавт Ю. А. Гагарин на встрече с молодыми писателями. 1967 г.

Мало кому в ЦК мог понравиться этот роман, да Кочетов и не собирался вписываться в конъюнктуру. Его язвительно критиковали и почвенники и, конечно, западники, даже умеренные. Брежневская идеология – это, прежде всего, попытка избежать острых углов, передохнуть после череды конфликтов и развиваться в прагматическом стиле, собирая всё лояльное и полезное и от «правых», и от «левых» – конечно, избегая крайностей и радикализма.

Поддержка – и мощная – пришла из станицы Вешенской.

«Мне кажется, что не надо ударять по Кочетову. Он попытался сделать важное и нужное дело, приёмом памфлета разоблачая проникновение в наше общество идеологических диверсантов. Не всегда написанное им в романе – на должном уровне, но нападать сегодня на Кочетова вряд ли полезно для нашего дела. Я пишу об этом потому, что уже находятся охотники обвинить Кочетова во всех грехах, а – по моему мнению – это будет несправедливо», – писал Шолохов Брежневу.

Роман – во вкусе того времени – предпочли спрятать под сукно. Отдельным изданием он вышел только в Белоруссии, по личному распоряжению Петра Машерова, а потом его даже не включали в собрания сочинений Кочетова. Ставленники Брежнева предпочитали не раскачивать лодку. Кочетову даже пришлось распрощаться с высоким статусом в ЦК, но главным редактором «Октября» он остался.

Чем же так силен этот роман, почему его боялись? В то время в обширной и цветущей советской литературе Кочетов оказался чуть ли не единственным коммунистом, который видел, что развитой социализм нуждается в защите. Что всё не так благостно, как кажется на первый взгляд. Что существует целый круг опасностей – с Запада и изнутри – от нашенских западников и славянофилов, которым давно надоел социализм. Прежде всего потому, что советские порядки мешают резкому обогащению, мешают образу жизни на европейский или на старорежимный царский манер. Во многом суровые прогнозы Кочетова оказались верны. Но тогда ему поверили очень немногие… По сути дела, в истории советской литературы он остался последним убежденным и бескомпромиссным коммунистов – по крайней мере, из крупных писателей. Правда, в большой политике бескомпромиссность, как правило, мешает. И даже Суслова – человека широких убеждений, с далеко не сонливым умом – крамольный роман Кочетова не удовлетворил. Он посчитал его чересчур злым.

Уход и возвращение

В 61 год писатель покончил с собой. Слухов хватало с избытком: сломался, понял, что его дело проиграно. Всё это, несомненно, фантазии. Его депрессия, прежде всего, была связана со здоровьем. Неизлечимая болезнь могла превратить его в бессильного инвалида. Борец не мог смириться с такой участью.

«Не будем преумножать количество самоубийц в русской литературе», – сказал, по легендам, мудрейший из мудрых – товарищ Суслов. В печати, конечно, сообщили о смерти «после тяжелой болезни». Во многом именно так оно и было.

Его книги в наше время переиздаются и притягивают интерес. Он стал исторической личностью – и не в ноздревском духе. Ведь Союз распался, с этим не поспоришь