Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) Страница 39

– Она все еще хранится в той самой бумажке, в которую вы ее завернули, господин Корнелис, и с виду точно такая же, как была, когда вы мне ее дали. Я ее запихнула в шкаф, в самую глубину, и зарыла среди моих кружев, они на нее не давят, и она там не отсыреет. Однако прощайте, печальный узник.

– Как, уже?

– Иначе нельзя.

– Прийти так поздно и уйти так рано?

– Отец может рассердиться, что я запропастилась. А влюбленный, чего доброго, заподозрит, что у него есть соперник.

Девушка вдруг насторожилась, обеспокоенная.

– Что с вами? – спросил ван Берле.

– Кажется, мне послышалось…

– Да что такое?

– Будто шаги на лестнице, ступень скрипнула.

– А между тем, – призадумался заключенный, – вряд ли это Грифиус, его-то издали слышно.

– Нет, это не мой отец, я уверена, но…

– Но?

– Но это может быть господин Якоб.

Роза метнулась к лестнице, однако прежде чем она пробежала десять ступеней, внизу действительно торопливо захлопнулась дверь. Корнелис остался один, крайне встревоженный, но для него это было лишь прелюдией. Когда рок начинает вершить черное дело, он по большей части милосердно предупреждает свою жертву, действуя подобно дуэлянту, дающему противнику время подготовиться к схватке. Такие предупреждения почти всегда нашептывает человеку его же инстинкт, подчас не без содействия неодушевленных предметов, хотя зачастую они одушевленнее, чем принято думать. И смертные почти всегда этими предупреждениями пренебрегают. Поэтому удар судьбы, просвистев в воздухе, обрушивается на голову того, кого этот свист мог бы насторожить, а ведь осознав предостережение, он бы попытался уклониться.

Следующий день прошел без каких-либо сюрпризов. Грифиус нанес узнику три своих дежурных визита. И ничего не обнаружил. Заслышав, что тюремщик приближается (а тот в надежде застать узника за его секретными делишками никогда не заявлялся в одни и те же часы), ван Берле с помощью придуманного им механического устройства, похожего на те лебедки, которыми на фермах поднимают и опускают мешки с зерном, быстро спускал кувшин сперва за выступающий черепичный карниз, потом – под прикрытие каменного выступа, расположенного ниже окна камеры. А шнурок, на котором был подвешен импровизированный горшок, наш механик изловчился прятать во мхе, проросшем среди камней и черепицы.

Грифиус ни о чем не догадывался.

Такой фокус удавался восемь дней.

Но однажды утром Корнелис, забывшись в созерцании своей луковички, уже выпустившей сочный росток, не услышал, как старина Грифиус топал по лестнице. День выдался очень ветреный, в башне все скрипело, трещало, заглушая шаги, дверь распахнулась внезапно, и Корнелис предстал перед тюремщиком с кувшином, зажатым между коленями.

Увидев заключенного с неизвестным, а стало быть, запретным предметом в руках, Грифиус ринулся на этот предмет со скоростью, какой позавидовал бы коршун, падающий с неба на свою добычу.

Случайно или, быть может, благодаря роковой ловкости, какую по воле князя тьмы порой обретают зловредные существа, но громадная узловатая лапа тюремщика, та самая, что была перебита в запястье и так хорошо вправлена Корнелисом, сразу угодила в самую середину горшка, туда, где под охранительным слоем почвы прорастала драгоценная луковица.

– Что это у вас тут? – завопил он. – Ага, я вас застукал!

И он вонзил пальцы в рыхлую почву.

– У меня ничего! Ничего! – весь дрожа, воскликнул ван Берле.

– Ага, я таки вас поймал! Кувшин! Земля! Здесь кроется какая-то преступная тайна!

– Дорогой господин Грифиус! – взмолился Корнелис, охваченный паникой, словно куропатка, из чьего гнезда жнец выгребает яйца.

А Грифиус уже рылся в горшке своими скрюченными пальцами.

– Сударь! Сударь! Осторожнее! – лепетал узник, бледнея.

– С чего бы это, черт возьми? С чего бы? – проревел тюремщик.

– Осторожнее, вам говорят! Вы ее повредите!

И стремительным, почти отчаянным движением он вырвал из рук Грифиуса кувшин, обеими руками обнял его, словно некое сокровище. Но тюремщик, одержимый старческим упрямством и твердо убежденный, что разоблачил какой-то заговор против принца Оранского, ринулся на заключенного с поднятой дубинкой. Видя, с какой непреклонной решимостью Корнелис защищает свой цветочный горшок, он заметил, что за свою голову узник дрожит куда меньше. И попытался отобрать у него кувшин силой, в бешенстве прорычав:

– А, так вы вздумали бунтовать!

– Оставьте мне мой тюльпан! – выкрикнул ван Берле.

– Да, как же, тюльпан! – хохотнул старик. – Мы-то знаем, на какие уловки горазды господа заключенные.

– Но я вам клянусь…

– Отдайте! – рявкнул Грифиус, топнув ногой. – Отдайте, или я позову стражу!

– Зовите, кого хотите, но этот бедный цветок вы получите только через мой труп.

Выйдя из себя, Грифиус вторично зарылся всей пятерней в землю и на сей раз вытащил черную луковичку. Ван Берле еще тешил себя счастливой иллюзией, что спасает горшок, не заметив, что противник завладел его содержимым. А тот с силой швырнул успевшую размягчиться луковицу на плиты пола, и она, сплющившись от удара, тотчас исчезла под широким башмаком тюремщика, раздробленная, превращенная в кашеобразный комочек.

Вид этих влажных останков и свирепое торжество Грифиуса потрясли ван Берле. У него вырвался крик отчаяния, устыдивший тюремщика-убийцу, как некогда его французского коллегу в Бастилии, который раздавил паука, любимца небезызвестного ученого мужа Поля Пелиссона, секретаря впавшего в немилость суперинтенданта Фуке.

А в мозгу тюльпановода молнией вспыхнуло желание уничтожить этого злобного старика. Кровь, горячая, как огонь, бросилась ему в голову, ослепила, и он обеими руками схватил отныне бесполезный кувшин, тяжелый благодаря оставшейся в нем земле. Еще мгновение – и он опустил бы его на лысый череп Грифиуса.

Его остановил отчаянный крик, вопль ужаса вперемешку с рыданием, это кричала, увидев происходящее сквозь решетку дверного оконца, несчастная Роза. Бледная, дрожащая, она вбежала в камеру, простирая руки к небесам, и бросилась между своим отцом и другом.

Корнелис уронил кувшин, и тот с жутким грохотом раскололся на тысячу кусков.

Тут до Грифиуса дошло, какой опасности он только что избежал, и тюремщик разразился самыми свирепыми угрозами.

– Эх! – сказал ему Корнелис. – Какой же вы, наверное, злой и низкий человек, что смогли отнять у бедного узника единственное утешение – луковицу тюльпана!

– О папа! – добавила Роза. – То, что вы сейчас сделали, – настоящее преступление.