Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете Страница 4

— Да разве я противу наук? — сказал Самойлович. — Я противу того, чтобы петух по-кошачьи мяукал да еще умным котом себя полагал.

— Меж французом и русским меньше разницы, чем между птицей и зверем, — возразил Петр Иванович, — не кукарекаем, не мяукаем, а говорим словами, значит, можно найти согласье.

— Знаем мы наше согласье! — воскликнул доктор. — О проекте Платона Зубова слыхал? Он перед императрицей границы Российской империи начертал да столиц в ней шесть — Санкт-Петербург, Москва, Берлин, Вена, Константинополь и Астрахань.

— Мало ли сумасбродов, — сказал граф.

— Вольный дух глупому в голову бьет. Ты верно говоришь, что императрица жаждет просвещенья. Только просвещенье указом не насадишь, сверху не спустишь. Триста лет орды — вот наше просвещенье. Ты, верно, знаешь французскую поговорку: «Поскобли русского, под ним окажется татарин». Слыхал историю про Каррика?

Случай с банкиром Карриком

Этот странный случай лучше рассказать отдельно, ибо он показывает нравы нашего века в смешном и одновременно ужасном виде. Я слышал эту историю не только из уст доктора Самойловича, но и от прочих лиц, так что сомневаться в ее достоверности не приходится, как бы она ни была невероятна.

Это произошло в Петербурге в царствие Екатерины. Императрица охотно принимала и обласкивала заезжих людей, даже зазывала их с помощью указов. Таким образом, во многих российских городах появились торговые лавки, пансионы и мануфактуры, основанные предприимчивыми европейцами. В России они столкнулись с благожелательством, добродушием, но и дикими нравами в господских домах. Так что неудивительно, если гувернера-француза высекли на конюшне, а голландского инженера услали в Сибирь.

Случай с банкиром Карриком особенно ярок.

Шотландец Каррик процветал в Петербурге. Его банкирский дом был надежен и состоятелен. Каррика знала и милостиво принимала сама императрица.

Однажды Каррик в шлафроке пил свой утренний кофе, как к нему в сопровожденье солдат явился петербургский полицмейстер, человек недалекий, но исполнительный и трудолюбивый.

— А что, Фрол Петрович, не желаете ли кофе? — приветствовал его Каррик.

— Да нет, Якоб Бертович, я по делу, — утирая красное, взволнованное лицо, отвечал полицмейстер.

— Да что за дело с утра? — спросил банкир.

— Да уж и не знаю, как и подать вам, — ответил несчастный полицмейстер.

Банкир смекнул, что дело нешуточное, и нажал на полицмейстера с расспросами. Но тот никак не мог решиться сообщить, с чем приехал.

— Да уж не впал ли я в немилость к матушке-императрице? — воскликнул банкир больше в шутку, чем всерьез.

— То-то и оно, — сказал полицмейстер.

— Как? Я только вчера беседовал с императрицей, она была со мной ласкова и мила!

— Бог его знает, Якоб Бертович, может, не то что сказали, матушка и припомнила задним числом.

— Но в чем я виновен? — спросил банкир, встревожившись не на шутку.

— Хотел бы я знать, — сказал полицмейстер, снова вытирая свой потный лоб. — Да нам секретов не открывают. Наверное, в чем-то ужасном, раз наказанье такое.

— Как? — изумился банкир. — Уж сразу и наказанье? Неизвестно за что, без суда, без объяснений?

Полицмейстер вздохнул и пожал плечами.

— Сам недоумеваю, батюшка. Ушам не поверил, переспросить хотел. Да на меня только прикрикнули, выгнали вон. Исполняй, мол, тотчас!

— Да что за наказанье, Фрол Петрович, не томите меня! — крикнул банкир. — Выслать, что ли, хотят?

— Э, кабы выслать, — вздохнул полицмейстер. — С вашими денежками, Якоб Бертович, неважно, где жить.

— В Сибирь? — с ужасом спросил Каррик.

— Да и это не самое страшное, — ответствовал полицмейстер. — Возвращались и из Сибири люди.

— Ты что же, убить меня хочешь? — завопил несчастный банкир.

Полицмейстер снова вздохнул.

— Эх, Якоб Бертович, что такое убить! Тут все честь по чести, а с вами приказано то, что и выговорить не могу.

— Да уж выговаривай наконец!

— Не знаю уж за что про что, Якоб Бертович, только повелела матушка-императрица сделать из вас чучелу.

У банкира отнялся язык. Онемев, смотрел он на полицмейстера. Но тот подтвердил, что именно такое распоряженье получил только что от императрицы и выполнить его должен в кратчайший срок. Напрасно протестовал несчастный шотландец, напрасно кидался из комнаты вон. Солдаты его схватили и вернули на место. Полицмейстер отпустил Каррику полчаса на то, чтобы привести в порядок бумаги. В первые же минуты тот успел написать отчаянную записку государыне Екатерине и послать с ней во дворец своего сына. По счастью, Екатерина прогуливалась в саду, и сын Каррика пал перед ней на колени. Прочитав записку, Екатерина изменилась в лице и спешно отправила в дом Каррика флигель-адъютанта. Тот успел вовремя, шотландца уже тащили к коляске, чтобы везти на верную смерть.

Впоследствии императрица смеялась, рассказывая этот случай. Все дело в том, что у нее скончалась любимая собачонка, шотландский мопс по имени Каррик. Императрица была столь опечалена, что первому вошедшему в кабинет человеку приказала сделать из Каррика чучело. Этим человеком и был незадачливый полицмейстер. Он был вызван впоследствии, и государыня ему сказала:

— За такое усердие не благодарю, но в качестве милости поручаю тебе написать стихотворную эпитафию на смерть моего мопса.

Полицмейстер хотел было объяснить, что никогда не писал эпитафий, тем более стихотворных, но императрица прогнала его вон, потребовав, чтобы к утру сочинение было.

Говорят, усердный служака кинулся к какому-то французу, заплатил ему золотом, но все же доставил во дворец эпитафию, за что и был прощен…

По этому поводу доктор Самойлович сказал:

— Сделать чучело из человека у нас легче, чем составить вирши. Как не признать после того, что нынешнее российское просвещение сплошной анекдот.

Курганы

Хороша степь весною. Все зелено и свежо, травы и цветы развеивают кругом хмельные дурманы, цвенькают птицы, то там, то здесь вспархивает стадо куропаток, трещат бузудержно сверчки и кузнечики, выглядывают из трав любопытные суслики, стоящие столбиком, словно солдаты.

По бокам бегут холмы, изумрудно-зеленые, если вблизи, и дымно-синие в отдаленье. Иногда на таком холме вдруг явится неподвижная каменная фигура, каменный идол. Не раз мы останавливали коляску и взбирались на холм, чтобы рассмотреть и зарисовать статую.

Такие холмы называют курганами, они остались от древних скифов, населявших эти области в незапамятные времена. В некоторых курганах находят золотые украшенья, оружие и доспехи. Нам довелось побывать у помещика, который раскопал довольно много таких предметов. Петр Иванович был возмущен, что помещик не оставил древности как они есть, а переплавил их в простое золото. Помещик ссылался на то, что надписи на доспехах никому не понятны, и называл скифов варварами. Но кем же оказался он сам, если, ни минуты не помыслив, уничтожил целое воспоминанье о давно пропавшем народе?