Эдмундо Конде - Яд для Наполеона Страница 4

— А что скажешь о неопрятных, неглаженных рубахах, которые носит теперь молодежь? За них тоже будешь винить Англию?

— Не знаю, откуда взялось это поветрие. Но среди молодежи действительно считается хорошим тоном ходить в мятой рубахе. А чтобы добиться наибольшего эффекта, в рубахе теперь ложатся спать.

— И за распространение цилиндра на Англию тоже вряд ли можно возлагать ответственность. Несмотря на цену, эти головные уборы у нас давно в большой моде.

— Разумеется, — согласился Огюст и коснулся рукой своего цилиндра. — В минувшем году один лондонский шляпник изготовил цилиндр, и это вызвало столько шума!

— В Лондоне?

— Ну да.

— Невероятно!

— Но это еще не все. Его судили и оштрафовали на пятьдесят фунтов за то, что он вышел на людную улицу, водрузив на голову высокую блестящую трубу, нарушавшую покой обывателей.

— Это шутка? — засмеялась мадам Бастид.

— Нет, дорогая, вовсе нет.

— Огюст, мой юный друг, ты не просто модник, — ты очаровательный модник! Чего нельзя сказать о других молодых щеголях.

Дело происходило во фримере, третьем месяце республиканского календаря, однако месяц выдался необычайно теплым. Холод не спешил вступить в свои права, и хотя дни сделались значительно короче, по вечерам публика по старинке высыпала на бульвары и фланировала взад-вперед, не вполне ясно понимая, по какому календарю она живет — по григорианскому или республиканскому.

— Поверь, Огюст, мы просто обязаны радоваться и веселиться, — понизив голос, произнесла мадам Бастид. — Мы пережили Террор, а сегодня нет никакой уверенности, что Республика протянет сколько-нибудь долго. Это налагает на нас особую ответственность. Наш исторический долг — наслаждаться жизнью, брать от нее все. Кто может предсказать пришествие нового Робеспьера? — Она что-то достала изо рта и бросила на землю. — Ты не представляешь, как мне надоели эти пробковые шарики. И кто придумал эту дурацкую моду? Можно подумать, что овал лица от этого действительно становится ровнее… Этой гадости я предпочитаю веер, которым можно скрыть что угодно.

— Но в Париже люди голодают, мадам. А вот эта рубаха, — Огюст выпростал рукав, расширявшийся книзу «фонариком», — стоит три тысячи ливров. Лет восемь назад она стоила бы не более десяти.

— Разве я спорю? По заплеванным, грязным улицам слоняются одни нищие. Ты знаешь, сколько в Париже немощеных улиц? Вот если бы мы брали пример с англичан…

— На это не стоит рассчитывать. Коррупция и разложение в верхах стали притчей во языцех. О смрадном воздухе Парижа ходят толки по всей Европе…

— Сомневаюсь, что где-то есть еще одна такая же грязная столица, как наша. К тому же здесь столько шпионов и соглядатаев! Английское золото везде прокладывает себе дорогу, — молвила она, прикрывая рот ладонью. — Но люди-то не меняются. Все те же лица и те же мужественные тела, которые тебе приносят счастье, а мне — деньги. Или ты со мной не согласен?

На пересечении с небольшой улочкой, выходящей на бульвар дю Тампль, произошло нечто неожиданное. Сутулый тип, который быстро шел им навстречу, поравнявшись, молниеносным движением сорвал с головы Огюста цилиндр. Огюст, кажется, ожидал, что может произойти нечто подобное. Развернувшись, он нанес резкий удар в челюсть и сбил того с ног. Грохнувшись на землю, грабитель все-таки не выпустил из рук цилиндр.

— Я вижу, — воскликнула мадам Бастид, — ты замечательно владеешь не только английским!

— Боже мой! Вы полагаете, этой беде можно чем-то помочь? — сокрушался Огюст, демонстрируя сломанный ноготь. — Кажется, хорошие цилиндры в цене даже у такой шпаны!

Огюст наклонился над грабителем и сказал несколько крепких слов в его адрес. Обрадованный тем, что его не стали дальше бить, тот признал свою вину, отдал головной убор владельцу и на всякий случай прикрыл рукой физиономию.

— Мой дед, да упокоит его Господь, — разглаживая шляпу, Огюст вернулся к своей спутнице, — рассказывал, что точно так же когда-то было с париками. В городах орудовали целые шайки, промышлявшие воровством париков. Вы-то, наверное, об этом слышали?

— Мне отнюдь не столько лет, Огюст!

В «Кафе Тюрк», как всегда, густо пахло мускатным орехом, корицей и кофе. Дымилась только что разожженная курильница с ароматическими травами. Подобранные красивыми складками гардины, многорожковые люстры, декоративная лепнина и стены, увешанные гобеленами на героические сюжеты, — все это великолепие создавало впечатление скорее экзотической эклектики, чем подлинно турецкой роскоши. Заведение находилось в самом центре города, в непосредственной близости от Пале-Рояля, и при нем был большой сквер, выходивший прямо на улицу, и в кафе всегда было полно посетителей.

— За Монархию! — почти беззвучно сказал Огюст, поднимая бокал с мадерой.

— С ума сошел! — она хохотнула и поправила перья на шляпке.

— Для меня быть монархистом — это чувство, причем чисто эстетическое.

— Прекрасно, Огюст, но будь при этом благоразумным и о-сто-рож-ным, — тихо сказала его спутница. — Ты знаешь, что на набережных Сены торгуют куклами, изображающими Бонапарта?

— Кстати, вы читаете свежие газеты?

— В Париже все поголовно увлечены прессой. Число газет растет с каждым днем, как и число людей, которые их читают. Выходят и роялистские издания, если их пропускает цензура. — Она понизила голос. — У меня эти газеты вызывают отвращение. Даже пресловутый «французский» формат в осьмушку листа, столь похожий на листовку, — меня от него воротит. В этом смысле вкус британской прессы заслуживает похвалы. Надеюсь, ты со мной согласен. Но я не желаю больше слышать о газетах. Они всегда лгут. Зато у меня имеются собственные источники.

— Кстати, газеты трубят о том, что генерал Бонапарт убит в Каире. И Директория якобы знала о его смерти еще несколько недель назад.

— Уверена, что это вранье. Правда только то, что Нельсон нанес нам серьезное поражение на море.

— Ну да, причем не только военное, но и моральное. А коли так, не думаете ли вы, что оно подтолкнет ситуацию к реставрации Бурбонов? — спросил он еле слышно.

— Мой дорогой, я верю только тому, что вижу собственными глазами: высокие налоги, нищета, слоняющийся без дела сброд. И знаю, что революции заканчиваются реформами, а великие дела и большие деньги делаются при помощи торговли.

— Лично я в качестве товара предпочитаю любовь.

— Дай простор полету воображения, и ты поймешь, что есть гораздо более ценные вещи. Я полагаю, нам следует заняться снабжением французской армии. — Она допила вино и жестом попросила повторить.