Александр Дюма - Монсеньер Гастон Феб Страница 4

Когда юноша возвратился в Памплону, его лицо было залито слезами матери, а сердце отягощено неуспехом своих уговоров. Ему предстояло еще попрощаться с королем; тот обошелся с ним при прощании, так же как и при встрече, с отеческой лаской. Карл задержал племянника еще на десять дней, устраивая для него разные игры и празднества; когда же наступил час отъезда и Гастон собирался сесть на коня, король позвал его к себе в комнату и сказал ему:

— Гастон, я вижу, что ты печален и хмур, несмотря на все мои старания развлечь тебя. Я нежно привязан к тебе и потому задумался над тем, какая горесть может опечалить юношу твоих лет, красивого, богатого, сына графа и племянника короля. И тогда мне показалось, что причиной может быть только одно — недоразумение между графом и графиней.

— Увы, — ответил юноша, — вы правильно угадали, дядюшка.

— Ну, так вот, — продолжал Карл, — так как причиной их разлада был я, то я и должен, как полагаю, содействовать тому, чтобы они примирились. Я вызвал из Испании одного мавра, весьма известного тем, что он умеет изготавливать привораживающие напитки и составы. Он продал мне за золото порошок, что находится в этом мешочке; возьми его, любезный племянник, и примешай щепотку к вину в стакане твоего отца. У него сразу же проснется желание увидеть графиню, и он не успокоится, пока не убедит ее приехать домой. Тогда всем недоразумениям придет конец и они снова полюбят друг друга — уже навсегда, и так сильно, что им больше никогда не захочется расстаться, чего, думаю, ты и желаешь. Но, чтобы все так и было, никому про это не говори: все погибнет, если хоть один человек, кроме самого алхимика, тебя и меня, узнает о действии этого порошка.

— Будьте уверены, милый мой дядюшка, — сказал юноша, — что я все сделаю точно так, как вы говорите, и стану любить вас еще больше, если только это возможно.

Дав это обещание, Гастон вскочил на своего прекрасного парадного коня и вскоре прибыл в замок Ортез. Можно не описывать, как обрадовался граф возвращению сына, с которым он расстался впервые со времени его рождения, ибо теперь, когда в замке не было матери его сына, а мальчик тоже уехал, и замок и сердце графа казались опустевшими. Итак, отец радостно приветствовал сына, щедро угощал его, расспрашивал, что делается в Наварре, чем его там одарили, и юный Гастон показал отцу оружие, разные красивые и забавные вещицы, только ни слова не сказал о мешочке, как и было им обещано.

II

Кроме юного Гастона, у графа де Фуа был еще один сын, бастард, по имени Ивен, который тоже рос в замке Ортез. Оба мальчика очень обрадовались встрече; они были еще в том возрасте, когда не знают зависти и не думают о положении и происхождении; как им было привычно, вечером в день возвращения Гастона они устроились в одной комнате и улеглись в одной постели. Наутро Гастон, утомленный дорогой, спал дольше и крепче брата. Ивену захотелось посмотреть, пойдет ли ему красивый вышитый камзол брата. Надевая его, он нащупал мешочек, который король Наваррский дал племяннику, открыл его из любопытства и увидел в нем порошок. В эту минуту Гастон проснулся и непроизвольно протянул руку к одежде. Ивен поспешно закрыл мешочек. Гастон повернулся и увидел свой камзол на брате. Он тут же вспомнил о предупреждении дяди и, боясь, что все погибнет, если Ивен что-нибудь заподозрит, сердито потребовал вернуть ему камзол. Ивен быстро снял его и раздосадованно швырнул Гастону. Тот молча оделся и весь день ходил задумчивый, отчего граф несколько раз спрашивал сына, что его заботит, но мальчик тут же начинал улыбаться, встряхивая своей белокурой головой, словно желая избавиться от слишком тяжелых для него мыслей, и отвечал, что беспокоиться не о чем.

Спустя три дня Гастон с Ивеном играли в мяч и получилось так — словно сам Бог желал спасти графа де Фуа, — что они поссорились из-за спорного броска и Гастон, унаследовавший от отца горячую кровь и вспыльчивость, дал Ивену пощечину. Тот, сознававший свою слабость и подчиненное положение по сравнению с братом, не ответил ударом на удар, как сделал бы, если бы его обидел кто угодно другой из его товарищей, а убежал с площадки, где они играли, и со слезами бросился в комнату отца, который как раз был у себя: он только что вернулся из церкви, куда отправлялся каждое утро слушать мессу.

Увидев Ивена в таком расстройстве, граф спросил его, что случилось.

— Гастон ударил меня, — отвечал мальчик, — а если уж из нас кто-нибудь заслуживает побоев, это не я, Богом клянусь, монсеньер.

— Почему же? — спросил граф.

— Потому, монсеньер, что, с тех пор как он вернулся из Наварры, он носит за пазухой мешочек с каким-то порошком, никому его не показывает и прячет, наверное, с дурным умыслом.

— Ты правду говоришь? — вскричал граф, охваченный подозрением, тем более что он тут же вспомнил странную задумчивость сына.

— Это правда, клянусь своей душой, — отвечал Ивен, — и вы можете сами убедиться в этом, монсеньер, если пожелаете.

— Хорошо, — сказал граф, — только никому не говори о том, что ты мне сейчас рассказал.

— Монсеньер, все будет как вам угодно, — ответил мальчик.

Время графа де Фуа было таким, когда жизнь представляла собой непрерывную борьбу. Тысячеликая, постоянно грозившая смерть заставляла самого доверчивого от природы человека относиться с подозрением к самым верным слугам и самым близким родственникам. И вот все утро граф думал над тем, что он услышал от Ивена. Наступил час обеда.

Граф сел за стол. Гастон, как обычно, подал ему воду, чтобы помыть руки, а затем сел и стал резать мясо, чтобы подать его отцу, предварительно попробовав его. Граф внимательно смотрел на сына, занятого этим, и заметил завязки мешочка, выглядывавшие между пуговицами его камзола. Кровь тут же бросилась ему в лицо: он увидел доказательство истинности обвинения Ивена. Не желая откладывать дело, он решил тут же все выяснить.

— Гастон, — позвал граф, — подойди сюда, я хочу что-то сказать тебе на ухо.

Гастон, ничего не подозревая, поднялся и подошел к отцу. Граф, разговаривая с ним, расстегнул его камзол и, схватив одной рукой мешочек, а в другой держа нож, обрезал шнурки, так что мешочек оказался в его руке. Потом, указывая на него сыну, он спросил строгим тоном:

— Что это за мешочек и что ты собираешься сделать с порошком, который в нем находится?

Юноша ничего не отвечал, но смертельно побледнел, чувствуя себя виноватым, и задрожал. Беспокойство и ужас, охватившие сына, еще более убедили графа в его злых намерениях; он открыл мешочек, взял щепотку порошка, высыпал его на кусок хлеба, намоченный в мясном соке, и, свистнув находившейся неподалеку борзой, бросил ей этот кусок. Едва собака проглотила хлеб, как глаза ее закатились, она упала на спину, вытянув деревенеющие лапы, и тут же издохла.