Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 11 Страница 4

— Вы захватили в дорогу, сэр, все необходимое, — сказал хозяин, поглядывая на оружие. Он поставил на стол слегка подогретое испанское белое сухое вино, заказанное путешественником.

— Да, хозяин. Я убедился в полезности этих предметов, когда мне угрожала опасность. Я не расстаюсь, как ваши современные вельможи, со своей свитой в ту минуту, когда она мне уже не нужна.

— Ах, вот оно что, сэр! — заметил Джайлс Гозлинг. — Вы, стало быть, из Нидерландов, из страны пик и мушкетов?

— Я был наверху и внизу, друг мой, на всех просторах и широтах, далеко и близко. Но я подымаю за твое здоровье стакан твоего винца. Налей-ка и себе стаканчик за мое здоровье, и если оно не достигает превосходной степени, все-таки выпей то, что изготовил сам.

— Не достигает превосходной степени? — воскликнул Джайлс Гозлинг, опустошая стакан и причмокивая губами с невыразимым удовольствием. — Я не знаю ничего более превосходного, и, сколько мне известно, такого вина нет даже и в Вэнтри, в «Трех журавлях». Но если вы найдете лучшее вино в Хересе или на Канарских островах, пусть никогда в жизни я не прикоснусь больше ни к кружке, ни к денежке. Вот, гляньте-ка на свет, и вы увидите, как маленькие пылинки пляшут в золотистой влаге, как в солнечном луче. Но лучше наливать вино десятерым мужикам, чем одному путешественнику. А что, разве вино вашей милости не по вкусу?

— Винцо недурное, хозяин, да и приятное. Но ежели хочешь знать, что такое настоящее вино, так пей его там, где растет виноград. Поверь, что испанцы слишком умны, чтобы посылать сюда самые душистые лозы. Да и это, которое ты считаешь высшим букетом, где-нибудь в Ла-Корунье или в порту святой Марии расценивалось, поди, просто как стакан дерьма. Изволь-ка поездить, хозяин, по белу свету, и тогда познаешь глубокие тайны бочек и кружек.

— Право же, синьор гость, — ответил Джайлс Гозлинг, — если бы я отправился путешествовать только потому, что был недоволен тем, что могу раздобыть у себя на родине, я свалял бы большого дурака. А кроме того, смею вас уверить, есть уйма олухов, которые воротят нос от хорошего вина, а сами всю жизнь торчат в дыму и туманах старой Англии. А поэтому да здравствует мой собственный очаг!

— Это вы так раскидываете своим слабым умишком, хозяин, — возразил незнакомец. — Ручаюсь, что ваши сограждане не придерживаются столь низменного образа мыслей. Среди вас, как я полагаю, есть храбрецы, которые проделали морской поход в Виргинию или по крайней мере побывали в Нидерландах. А ну-ка, побарабаньте дубинкой по своей памяти. Разве у вас в чужих краях нет друзей, о которых вам приятно было бы получить весточку?

— У меня, по правде сказать, нет, сэр, — ответил хозяин, — с той поры как кутилу Робина из Драйсендфорда ухлопали при осаде Брилля. Черт бы побрал тот мушкет, из которого вылетела пуля, ведь более веселого парня у меня за кружкой в полночь никогда не бывало! Но он умер и погребен, и я не знаю больше ни солдата, ни путешественника (а они все товарищи солдату), за которого я бы дал хоть очищенное от кожуры яблочко.

— Вот уж это странно, клянусь мессой. Как! Столько наших английских храбрецов в чужих краях, а вы, особа, по-видимому, здесь значительная, и не имеете среди них ни друга, ни родственника?

— Ну, уж если говорить о родственниках, — ответил Гозлинг, — то есть у меня один такой непутевый родственничек, который уехал отсюда в последний год царствования королевы Марии. Да уж пусть он лучше бы погиб, чем нашелся.

— Не надо так говорить, друг мой, если за последнее время вы не слыхали о нем ничего худого. Многие дикие жеребята превращались потом в благородных коней. А как его зовут, позвольте узнать?

— Майкл Лэмборн, — ответил хозяин «Черного медведя», — это сын моей сестры, да только мало радости вспоминать его имя и родство с ним.

— Майкл Лэмборн! — повторил незнакомец, словно стараясь что-то припомнить. — Позвольте, а не родственник ли вы некоему Майклу Лэмборну, доблестному воину, который так отличился при осаде Венло, что граф Мориц лично благодарил его перед строем всей армии? Говорили, что он английский солдат и не очень знатного рода.

— Вряд ли это был мой племянник, — заметил Джайлс Гозлинг, — ибо тот был не храбрее куропатки на все, что угодно, кроме разных пакостей.

— Ну, знаете ли, многие обретают храбрость на войне, — возразил незнакомец.

— Может быть, и так, — ответил хозяин, — но мне думается, что наш Майкл скорее потеряет там и те крохи храбрости, которые у него вообще когда-то были.

— Майкл Лэмборн, которого я знал, — продолжал путешественник, — всем был хорош: всегда веселый, одет с иголочки, а уж премиленьких девчонок он высматривал прямо-таки с ястребиной зоркостью.

— А наш Майкл, — возразил хозяин, — ходил с видом собаки, которой привязали на хвост бутылку, и носил такую куртку, что каждый лоскут ее словно прощался со всеми остальными.

— Ну, знаете ли, на войне легко подобрать себе превосходное обмундирование, — ответил гость.

— Наш Майк, — сказал хозяин, — скорее подберет себе одежду в лавке старьевщика, стоит только хозяину на минутку отвернуться. А что касается ястребиной зоркости, о которой вы упомянули, то она всегда была направлена на мои плохо лежавшие ложки. Он был подручным буфетчика в этом благословенном доме целую четверть года, и если бы он прожил тут у меня еще три месяца, со всеми своими обсчетами, обманами, ошибками и облапошиваниями, то я преспокойно мог бы снять свою вывеску, запереть на замок дом и отдать ключ на хранение дьяволу.

— Да, но все-таки вы бы малость опечалились, — продолжал путешественник, — если бы я уведомил вас, что беднягу Майка Лэмборна убили, когда он, ведя за собой в атаку свой полк, брал укрепление под Маастрихтом?

— Я бы опечалился? Да это была бы для меня самая желанная весть о нем — я убедился бы тогда, что его не повесили. Но бог с ним, сомневаюсь, чтобы его смерть принесла такую честь его друзьям. А если бы и так, то я скажу вот что, — тут он осушил еще кружку вина, — упокой господи его душу, скажу от чистого сердца.

— Потише, приятель, — ответил путешественник, — не бойтесь, вы еще будете гордиться вашим племянником, особенно если он и был тем самым Майклом Лэмборном, которого я знал и любил почти как самого себя. А не можете ли вы указать мне примету, по которой я мог бы судить — одно и то же это лицо или нет?

— По правде говоря, не могу ничего такого припомнить, — ответил Джайлс Гозлинг, — разве только что у нашего Майка на левом плече было выжжено клеймо в виде виселицы за кражу серебряного бокала у госпожи Снорт из Хогсдитча.