Дороти Даннет - Игра шутов Страница 4

Кругленький, плотный, невысокий человечек, весь блестящий от соли, проворно схватился за канат, свисающий с мачты. Полы его черной мантии развевались на ветру, а грязные руки быстро-быстро перебирали снасть. Господин Тади Бой Баллах, оллав, поэт, ученый, пятнадцатый ребенок в семье и самый шустрый, взобрался на фок-мачту, влез на самый верх и, повиснув на шестидесятифутовой высоте над раскачивающейся палубой, с ножом в руке принялся исследовать найтовы. Он что-то отрезал, осторожно, со знанием дела, затем быстро соскользнул обратно на топ и подал знак. Люди внизу вновь принялись тянуть.

Снасти заскользили, раздался треск — и четыреста ярдов парусины соскочили с реи, развернулись и наполнились ветром. «Ла Сове» дернулась, и все, кто находился на палубе, попадали навзничь. Галера вздрогнула, выпрямилась, подталкиваемая ветром, подняла от поверхности моря разбитый борт, набрала скорость и, обойдя широкую корму галеаса, тихо поплыла прочь. На «Гуден Роос», оставшийся позади, уже начали поднимать пловцов.

Робин Стюарт, ослабевший, засунув под мышки ободранные ладони, стал снова пересчитывать своих ирландцев. Сначала он увидел Пайдара Доули, который сбивал с гребцов ножные кандалы, затем золотистая голова показалась из-под скамейки и поднялась к розовеющему вечернему небу.

— Лайам абу! [2] — Филим О'Лайам-Роу, принц Барроу, властитель Слив-Блума, хрипло провозгласил победный пэан 2) своих предков.

— Лайам абу! — кратко отозвался его оллав с фок-мачты, и точно грязная дождевая капля соскользнула на палубу.

Глава 2

ДЬЕП: ЯМА И ОЛЕНЬ

Что же до ямы, какую выкапывает нерадивый охотник: олень, которого он гонит, и олень, которого он не гонит, так или иначе попадают к нему.

Дьеп, город лип, погрузился в сон. На стенах, у моста, у широких городских ворот стража несла караул. Лодки рыбаков вышли в море. На реке, там, где галеры лежали, словно киты, кормою к причалу, мерцали огоньки, и маяк светился над отмелью. На улицах пахло селедкой и свежей краской — последняя не выветрилась еще со времени приезда шотландской королевы; то тут, то там развевались в темноте забытые флаги с гербом Гизов.

Все вельможи уже отправились в глубь страны. Наутро за ними должны были последовать и ирландские гости французского короля, но этой ночью мягкие перины отеля «Порк-эпик» приняли их в свои объятия после тягот морского путешествия — и в гостинице не светилось ни одно окно.

В «Ла Пансе», красивом доме Жана Анго, бывшего коменданта крепости, тоже было темно, однако по крайней мере один из его обитателей не спал. Неподвижно стоя на террасе у тихо журчащих фонтанов, глядя на беседки Жана Анго, где искрились мраморные остовы аттических богов, и на реку, залитую лунным светом, Том Эрскин терпеливо дожидался посетителя.

Шаткий мир, установившийся в последнее время в Европе, означал для шотландских политиков бесконечные, хлопотные разъезды и еще более хлопотные переговоры. Эрскин Остановился здесь по пути во Фландрию — а туда он ехал потому, что был тайным советником, и потому, что Мария де Гиз полностью доверялась его здравому смыслу, надежному, как компас, и твердому, как таран.

Но не здравый смысл привел его сюда, на террасу, а чистое любопытство: ему хотелось знать, каким путем проникнет в сад посетитель. И вот он ждал этой теплой сентябрьской ночью — массивный, добродушный, надежный; но поздний гость, в совершенстве постигший искусство двигаться бесшумно, прибыл абсолютно незаметно. Где-то прозвучал тихий смех, заколебался воздух, и приятный, знакомый голос раздался из темноты:

— Как ты хороша, милашка! Может, порезвимся?

— Вы здесь? — Том Эрскин быстро обернулся, всматриваясь в густую тьму. — Где вы?

— Сижу на прялке Клото 3) и стараюсь, чтобы ножницы не попали в глаз. Вот где пригодилось классическое образование.

И в самом деле, на одной из ближних статуй темная фигура сдвинулась, перевернулась и легко соскочила на землю. Том почувствовал прикосновение холодной руки.

— Явился хитрый лис, вдовицы враг. Пойдемте в дом, — сказал Кроуфорд из Лаймонда.

Лаймонд был в маске. Стройный, одетый в черный шелк, яркие волосы спрятаны под сеткой и прикрыты шляпой, он казался частью этой комнаты, как одна из принадлежавших Жану Анго серебряных статуэток флорентийской работы. Он снял маску, и Эрскин ощутил на себе тяжелый взгляд синих глаз, снова увидел безжалостную складку рта, нежную кожу, чеканные черты.

Передавая просьбу королевы-матери, ни на одно мгновение не мог он предположить, что Лаймонд согласится. Возвращаясь обратно с ультиматумом Лаймонда, ни на одно мгновение не мог он предположить, что королева-мать примет такие условия. И все же этим абсурдным отношениям — не наемный агент и наниматель, не союзники и не партнеры — было положено начало. А теперь Кроуфорд из Лаймонда, свободный наблюдатель, явился сюда, чтобы сообщить о своем присутствии. Он пробудет во Франции всю зиму и станет на свое усмотрение посвящать королеву в те заговоры, тайные козны и интриги, в какие ему удастся проникнуть. Со своей стороны, вдовствующая королева не гарантировала ему ничего, никакого прикрытия в случае провала. Такое положение вещей, казалось, устраивало обоих.

У Лаймонда с Томом Эрскином было мало общего, и личная их беседа заняла не больше времени, чем потребовалось на то, чтобы осушить два кубка вина из королевских погребов. Они сели, и Том поднял свой кубок приветственным жестом:

— Добро пожаловать во Францию.

— Благодарю вас. Полагаю, наша великолепная королева-мать добралась благополучно.

— Да, она приехала на прошлой неделе. Французский король остановился неподалеку от Руана — скоро состоится торжественный въезд, будь он неладен. Королева вскорости присоединится к нему и все время празднеств пробудет в Руане. К зиме же двор отправится на юг.

— А вы — в Брюссель. Никакой справедливости.

Они замолчали: полномочный посланник пытался угадать, как всегда безуспешно, сколь много известно Лаймонду. Эрскин ехал в Брюссель, а затем в Аугсбург, чтобы заключить мирный договор с императором Карлом или, в случае его отсутствия, с венгерской королевой, его сестрой. Этого договора не слишком желали в Шотландии, чьи искусные моряки предпочитали по-прежнему беспрепятственно грабить фламандские галеасы. Однако под давлением Франции шотландскому правительству пришлось согласиться — и за это согласие вдовствующая королева рассчитывала получить в свое время должную мзду.