Майкл Крайтон - Зубы дракона Страница 4

«Я наслаждался чудесами выставки, – писал Джонсон, – но, по правде говоря, находил ее утомительно цивилизованной. Мои глаза смотрели в будущее и на Великие равнины, которые вскоре станут целью моего путешествия. Если семья согласится меня отпустить».

Джонсоны проживали в одном из богато украшенных особняков Филадельфии, выходивших на Риттенхаус-сквер. Другого дома Уильям никогда не знал: богатейшая обстановка, вычурное изящество и слуги за каждой дверью. Он решил рассказать семье все утром за завтраком. Потом, вспоминая об этом, он счел их реакцию совершенно предсказуемой.

– О, дорогой! Ну почему ты хочешь туда отправиться? – спросила мать, намазывая маслом тост.

– Думаю, превосходная идея, – сказал отец. – Великолепная.

– Но неужели ты считаешь это разумным, Уильям? – спросила мать. – Все эти неприятности с индейцами, знаешь ли…

– Хорошо, что он едет: может, его скальпируют, – заявил младший брат Уильяма, Эдвард, которому было четырнадцать.

Он все время отпускал подобные замечания, и никто не обращал на них ни малейшего внимания.

– Не понимаю, почему тебя туда влечет, – с ноткой беспокойства в голосе снова заговорила мать. – Зачем ты хочешь ехать? В этом нет никакого смысла. Почему бы вместо этого не отправиться в Европу? В какое-нибудь культурно стимулирующее и безопасное место.

– Я уверен, он будет в безопасности, – сказал отец. – Только сегодня в «Филадельфия инкуйарер» сообщили о восстании сиу в Дакоте. На их усмирение послали самого Кастера. Он с ними быстро разделается.

– Мне даже думать не хочется о том, чтобы тебя съели, – сказала мать.

– Скальпировали, мама, – поправил Эдвард. – Они срезают волосы с головы – после того, конечно, как забьют тебя дубинками до смерти. Вот только иногда ты еще не совсем мертвый и можешь чувствовать, как нож срезает кожу и волосы до самых бровей…

– Не за завтраком, Эдвард.

– Ты отвратителен, Эдвард, – вмешалась в разговор их десятилетняя сестра Элиза. – Меня из-за тебя тянет блевать.

– Элиза!

– Но это правда, мама. Он отвратительное создание.

– А куда именно ты отправляешься с профессором Маршем, сын? – спросил отец.

– В Колорадо.

– Разве это не близко от Дакоты? – осведомилась мать.

– Не очень.

– Ох, мама, ты что, ничего не знаешь? – спросил Эдвард.

– В Колорадо есть индейцы?

– Индейцы есть везде, мама.

– Я не тебя спрашиваю, Эдвард.

– Полагаю, в Колорадо не живут враждебно настроенные индейцы, – сказал отец. – Говорят, это милое место. Очень засушливое.

– Говорят, там пустыня, – проговорила мать. – И ужасно мрачная. В каком отеле ты остановишься?

– По большей части мы будем жить в лагерях.

– Хорошо! – сказал отец. – Много свежего воздуха и физические упражнения. Это бодрит.

– Ты будешь спать на земле со всякими там змеями и насекомыми? Звучит ужасающе, – заметила мать.

– Провести лето на открытом воздухе полезно для молодого человека, – возразил отец. – В конце концов, в наши дни многие болезненные юнцы проходят «лечение лагерем».

– Предположим, – сказала мать. – Но Уильям не болезненный. Так почему ты хочешь поехать, Уильям?

– Думаю, мне пора сделать что-нибудь самостоятельное, – ответил Уильям, удивившись собственной честности.

– Хорошо сказано! – воскликнул отец, стукнув по столу.

В конце концов мать дала согласие, хотя все еще выглядела искренне обеспокоенной. Уильям думал, что она ведет себя по-матерински – и глупо; высказанные ею страхи только заставили его почувствовать себя еще храбрее, самодовольнее и укрепили его решимость поехать.

Джонсон испытывал бы другие чувства, если бы знал, что к концу лета его матери сообщат, что ее первенец мертв.

«Готовы копать за Йель?»

Поезд отбыл в восемь часов утра с похожего на пещеру Центрального вокзала Нью-Йорка. Шагая через вокзал, Джонсон миновал несколько привлекательных молодых женщин в сопровождении семей, но не смог заставить себя встретиться с их любопытными взглядами.

«Сейчас надо найти мою группу», – сказал он себе.

В общей сложности профессора Марша и его штат, состоящий из двух человек – мистера Гэлла и мистера Беллоуза, будут сопровождать двенадцать йельских студентов.

Марш прибыл рано и, шагая вдоль вереницы машин, приветствовал всех одинаково:

– Здравствуйте, молодой человек, готовы копать за Йель?

Обычно неразговорчивый и подозрительный, сейчас Марш был дружелюбен и общителен. Он отбирал студентов из выдающихся и богатых семей, и эти семьи явились, чтобы посмотреть на отъезд своих мальчиков.

Марш сознавал также, что выступает в роли гида для отпрысков богачей, которые позже могут должным образом отблагодарить его за участие в превращении их мальчиков в мужчин. А еще он понимал, что, поскольку многие видные министры и богословы явно осуждают нечестивые палеонтологические исследования, все деньги на исследования в его научной области идут от частных покровителей, в том числе от его дяди, финансиста Джорджа Пибоди. Здесь, в Нью-Йорке, другие самостоятельно добившиеся успеха люди, такие как Эндрю Карнеги[7], Дж. Пирпонт Морган[8] и Маршалл Филд[9], только что создали новый Американский музей естественной истории в Центральном парке. Ибо так же горячо, как религиозные люди стремились дискредитировать учение об эволюции, богатые люди старались его продвигать. В принципе выживания сильнейших они видели новое, научное обоснование собственного взлета к выдающемуся положению и собственного (часто беспринципного) образа жизни. В конце концов, не кто иной, как великий Чарлз Лайель, друг и предшественник Чарлза Дарвина, утверждал снова и снова: «Во всеобщей борьбе за существование в конце концов победу одерживает сильнейший».

И здесь Марш оказался в окружении детей сильнейших.

Марш конфиденциально заверил Беллоуза, что «проводы в Нью-Йорке – самая продуктивная часть экспедиции», и ни на миг не забывал об этом своем мнении, когда приветствовал Джонсона обычными словами:

– Здравствуйте, молодой человек, готовы копать за Йель?

Джонсона окружала группа носильщиков, загружавших в вагон его громоздкое фотографическое снаряжение. Марш огляделся по сторонам и нахмурился:

– А где же ваша семья?

– В Филадельфии, сэ… профессор.

– Ваш отец не явился вас проводить?

Марш припомнил, что отец Джонсона занимается судами. Марш немногое знал о судах, но этот бизнес, без сомнения, был прибыльным и полным неблаговидных дел. На судоходстве ежедневно зарабатывались состояния.

– Отец проводил меня в Филадельфии.

– В самом деле? Большинство семей хотят лично познакомиться со мной, чтобы разобраться в сути экспедиции…

– Да, не сомневаюсь, но, видите ли, моя семья считает, что поездка сюда стала бы испытанием… для моей матери… которая не совсем одобряет.

– Ваша мать не одобряет? – Марш не смог скрыть огорчения. – Не одобряет чего? Уж конечно, не меня…

– О нет! Дело в индейцах, профессор. Она не одобряет, что я отправляюсь на Запад, потому что боится индейцев.

Марш фыркнул:

– Очевидно, она ничего обо мне не знает. Меня повсюду уважают как близкого друга краснокожих. У нас не будет никаких проблем с индейцами, обещаю.

Но Марша такая ситуация совершенно не устроила, и позже он пробормотал Беллоузу, что Джонсон «выглядит старше остальных», и мрачно намекнул, что «он, может быть, вообще не студент. И его отец занимается судоходством. Думаю, дальнейшие слова излишни».

Прозвучал гудок, студентов напоследок расцеловали, помахали им руками, и поезд отъехал от станции.

Марш устроил всех в отдельном вагоне, предоставленном не кем иным, как Командором Вандербильтом[10], теперь поседевшим и больным, лежащим в постели – ему исполнился восемьдесят один год.

Вагон был первым из множества приятных удобств, которые Марш организовал для поездки благодаря своим обширным связям в армии, правительстве и знакомству с индустриальными магнатами вроде Вандербильта.

Когда жесткий Командор был в расцвете сил – массивный, в меховом пальто, которое он носил зимой и летом, – им восхищался весь Нью-Йорк. Этот необразованный паромный мальчишка со Стейтен-Айленда, сын голландских крестьян, благодаря своим безжалостным и агрессивным инстинктам и острому нечестивому языку в конце концов начал контролировать судоходные линии от Нью-Йорка до Сан-Франциско. Позже он заинтересовался железными дорогами, простирая свое могущество от Центрального вокзала в сердце Нью-Йорка до бурно разрастающегося Чикаго. Он всегда был хорош, даже в поражении; когда скрытный Джей Гулд[11] победил его в битве за контроль над железной дорогой Эри, Вандербильт объявил: «Эта война за Эри научила меня, что пинать скунса никогда не окупается». Другое его высказывание, протест, адресованный своим юристам: «Закон? Какое мне дело до закона, ведь у меня есть власть!» – сделало его легендой.