Княжий суд - Корчевский Юрий Григорьевич Страница 4

Княжич схватился за живот, попытался вытащить стилет, но силы его иссякли, и он упал на спину.

Сбоку раздался вздох, и я дёрнулся в сторону. Но это Фёдор отошёл от оцепенения.

Князь, а что произошло — я ничего не помню.

— Наваждение, Федька. Княжич его навёл, магией он владел.

— Княже, ты погляди, что деется! — изумился Федька.

Я повернулся к телу княжича и ахнул. Быстро — на глазах — кожа на его лице и руках стала сморщиваться, глаза впали, — даже одежда стала ветшать, терять цвет, и на ней появились дыры. К своему удивлению, через несколько минут мы увидели перед собой глубокого старика в рубище.

— Ну ни фига себе! — Федька от избытка чувств не мог подобрать слов.

Я и сам был поражён, столкнувшись с действием магии вплотную.

— Слушай, княже. Старики бают, что нечисть нельзя оставлять на земле — ночью покойник ожить может. Сжечь бы тело надо!

— Тогда хворост собирай да дерево сухое. Фёдор отправился за хворостом, благо — далеко ходить не надо. Вернулся с охапкой, потом со второй. Притащил небольшое сухое деревце, подрезал ствол ножом, сломал ногой.

— Мы обложили тело хворостом. Фёдор надёргал мху поднёс огонь Ой, княже, у него же стилет твой, вон — в животе торчит.

— Чёрт с ним, со стилетом — поджигай.

Я опасался, что вытащи я стилет — и покойник оживёт. Не зря, надо полагать, опасался — ведь сабля моя ему вреда не причинила, а удар стилетом смертельным оказался. И всё потому, видимо, что заклинание в рукояти лежит. Жалко, что перевести текст не успел, но запомнил его накрепко. Ладно, Савва поможет с переводом.

Понемногу пламя охватило тело. Фёдор подбрасывал сломанные ветки дерева в слабеющий огонь.

Мы зашли с подветренной стороны — приторный запах жжёного мяса был невыносим.

— Фёдор, неси ещё дров — хворост прогорит быстро, а одного деревца не хватит.

В пламени тело Вацлава повело, временами казалось, что он шевелится. «Не дай бог, оживёт княжич», — подумал я. Кол бы осиновый ему в грудь вогнать, да осин поблизости нет, вёрст пять до осиновой рощицы — за Смоляниново, по дороге к Тучковскому имению Талица.

Фёдор, едва притащив сухую корягу, бросил её в огонь и пошёл в лес снова, сделал три ходки. Костёр бушевал уже вовсю.

По-хорошему надо было бы сложить брёвна и на них уже положить тело. Но притрагиваться к нему не хотелось обоим: Фёдор просто боялся — животным страхом, я же опасался, не выкинет ли чародей напоследок какой-нибудь фокус — а ну как дух его в тело моё перейдёт?

Мы смотрели на огонь, подкидывали в костёр ветки.

Наконец пламя стало угасать, лишь угли багрово рдели. От тела остался лишь обугленный череп и кости.

— Всё, Фёдор, поехали, и так много времени потеряли.

Мы взобрались в сёдла и тронулись в деревню. Всю дорогу молчали, переживая случившееся.

С Андреем уговорился быстро — согласился управляющий новые земли посмотреть, а за себя младшего сына Павла оставлял.

Назавтра решили выехать. Чего конному собираться? Есть и спать можно на постоялых дворах, с собой в перемётных сумах — лишь одежда сменная да скудные личные вещи, вроде расчёски. Самое важное деньги. Во все времена, имея их, можно было решить почти любую проблему.

Едва рассвело, управляющий Андрей уже был у меня в Вологде. Я посмотрел на его лошадёнку — куда на ней в Москву?

— Фёдор, подбери Андрею коня получше, на его лошади мы до Москвы месяц тянуться будем.

Переседлали лошадь, и мы выехали.

Через пять дней были уже в самой Москве; не задерживаясь, по коломенскому тракту поехали на юг. И где эти земли-то мои? В указе государевом названия есть, только где их искать? Я знал только направление — под Коломной, на Оке, где воевал прошлым летом со сводным полком. Однако — язык до Киева доведёт. Нашёлся знающий человек на постоялом дворе, показал. Добрались-таки до Чердыни. Мама моя! Убожество полное! Три полуразвалившихся избёнки, в коих живёт едва ли десяток человек.

Я приуныл: здесь работы — непочатый край.

Бегло осмотрев земли, мы направились в Обоянь. Эта деревня оказалась посолиднее — полтора десятка крепких изб, земля обработана. Тут и старший нашёлся — преклонных лет староста Никанор Я представился, показал указ государев. Никанор, шевеля губами, долго вглядывался в бумагу подслеповатыми глазами.

— Ну — наконец-то хозяин объявился! — с поклоном вернул мне указ староста. — Тяжко мне в года мои воз этот тянуть. Ослобони, князь! Назначь кого помоложе.

— Так у тебя деревня в порядке, земля обихожена. Стало быть — уважаем ты, слушают тебя люди. Если настаивать будешь, подумаю. Подскажи-ка, мил-человек, как в Вереши да Охлопково проехать?

— Вот по этой дороге и пяти вёрст не будет. Добрались до Верешей.

Деревня большая — дворов двадцать, однако запустение на землях и в домах полное. Контраст с Обоянью разительный! Староста здесь умер уж год как, так и жила деревня в безвластии. Удручающее впечатление.

Охлопково смотрелось чуть лучше, однако и здесь не чувствовалось хозяйских рук. А места красивейшие — Ока рядом протекает, вид с холма просто изумительный. Лес берёзовый вокруг — красотища! От холма к реке — луг заливной, травы по пояс стоят. Сразу сердце подсказало: дом свой — имение княжеское — именно здесь ставить буду.

Дело шло к вечеру, и потому после небольшого обсуждения решили, что Андрей останется на несколько дней здесь, на новых землях. Пусть осмотрит всё досконально, составит план — что надо делать и сколько на это уйдёт материалов и денег.

Я же еду в Москву. Надо искать архитектора. Сам я не строитель, здесь нужен знающий человек. Это бревенчатую избу строить просто — нашёл плотников, завёз строевой лес — и все дела. Уж с деревом-то русские мастеровые обращаться умели. Однако жить в деревянном доме боярину, может, и пристало — но не князю! Поэтому я хоромы двух —, а то и трёхэтажные, из кирпича или камня решил поставить — чтобы на века, чтобы это родовое имение было, Василию да его детям досталось. И не просто дом, а дабы и парк с дорожками и прудом были. Потому и хотел вернуться в Москву — там сейчас каменные здания итальянцы, точнее — итальянские архитекторы строят, даже завод кирпичный поставили. Вот на них и хотел я выйти через Фёдора Купецкого.

В Москву приехали с Федькой-занозой уже вечером и сразу — на постоялый двор. Куда ещё податься, когда поздно. Наелись досыта — и спать.

А уж с утра я к Фёдору Кучецкому поспешил, чтобы дома его застать, пока на службу он не уехал. Поди его потом — найди.

На мою удачу князь дома оказался — только встал, завтракать садился. Встретил радушно, сразу с собой за стол усадил.

— Ты что же — князь уже, а по тебе и не видать, — укоризненно покачал головой Кучецкой.

— А чего должно быть видно? — удивился я.

— Так плащ красный, корзно называется, должен быть. Имеет право носить его только лицо княжеского звания, — добродушно корил он меня. — И опять же — свиты не видно. Достоинство своё умаляешь. Как незнакомый тебе человек определить сможет, кто перед ним — ровня, или шапку ломать надо?

— Прости, Фёдор, как-то запамятовал я.

— Одно дело — когда с князем говоришь, другое дело — с простолюдином. Это важно. Исправь.

— Сегодня же к белошвейке схожу.

— То-то! С чем пожаловал?

— На новых землях был, на даче.

Похвально!

— Да пока ничего хорошего там не увидел. Земля в запустении, холопы — в нищете.

— А ты на что? Понимаю — не одного года дело, так управляющего толкового ставь, холопов прикупи.

— Где же их столько взять? Не только на землю холопы нужны, а и боевые холопы — для дружины.

— Ты никак жаловаться ко мне приехал?

— Упаси бог, Фёдор! Как ты подумал такое! Совета прошу.

— Плоховато сейчас с людишками, — вздохнул князь. — Мор да глад о прошлом годе были. Мой тебе совет: бери корабль да — в Кафу, на невольничий рынок. Там и купишь себе людишек. Всё лучше, чем им в неволе у нехристей томиться. Тебе ведь много людей надо, как я понял. Это лучший выход.