Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев Страница 4

Подавляющее большинство – пять против одного – за 10 секунд растаяло до двух к одному, и то, что нападавший лежал, а оба обидчика Анны стояли, зажав в кулаках ножи, уже не казалось преимуществом. В драке рулят инстинкты, и главный, увидев в шаговой доступности лежащего врага, сделал то, что сделал бы любой азартный боец – пробил с размаху футбольный “пенальти”. Действие логичное, но до боли предсказуемое, поэтому правая ударная нога вместо тела противника бесцельно рассекла воздух, а левая опорная подломилась под встречным ударом незнакомца, лежавшего на земле. Ещё секунда, и он, сделав короткий кувырок назад, стоял на ногах, а злой коротышка с глазами убийцы в длинном выпаде метил кинжалом ему в грудь. Незнакомец упал на колено, пропуская клинок над плечом, развернулся спиной к коротышке, перехватывая кисть с холодным оружием. “Х-х-ха-а-а!” – локоть убийцы упал вниз, на плечо спасителя Анны. Хруст ломающегося локтевого сустава заглушился воем, похожим на звериный. Ещё одно короткое движение, резкий удар в кадык – и звук прервался.

Анна могла поклясться, что с момента появления нечаянного спасителя и до полного разгрома её обидчиков прошло меньше минуты. За это время прохожий на нее даже не взглянул. Держась за бок, он подошёл к главнюку, рубанув по пути трофейным кинжалом бельевую верёвку. Перебросил через крюк, обмотал горло полуживого бандита, потянул, а когда тот захрипел, спросил на правильном немецком языке с жутким славянским акцентом: “Имя, звание, полученный приказ?”

Главный что-то неразборчиво зашипел, пытаясь одновременно пнуть обидчика и освободить шею от удавки. Перехватив кисть, прохожий без всяких эмоций сломал ему палец и повторил вопрос, добавив:

– Каждые десять секунд будешь лишаться одного отростка, а потом я сверну тебе шею, нацистский выкидыш.

– Ы-ы-ы-ы, – от боли и безысходности тихонько завыл главнюк, – лейтенант Рудольф Гесс, командир штурмовой группы, имею приказ найти фройляйн и доставить её по адресу… В нагрудном кармане…

Прохожий впервые поднял на Анну свои глаза, удивительно светлые и прозрачные.

– Почему вы ещё здесь? Вам надо уходить и немедленно, – отрывисто бросил он на чистом русском, – здесь уже ничего интересного не будет.

– Да-да, конечно, – встрепенулась Анна, – а вы?

– Надо прибрать за собой, – буркнул прохожий, – кстати, меня Григорием зовут…

– А меня…

– Я знаю…

Анна сделала несколько шагов и обернулась.

Носки сапог Гесса царапали снег, а Григорий закреплял бечёвку, приговаривая:

– Хрен тебе, а не спецзадание фюрера в Лондоне. Всё остальное должно быть аутентично…[1]

Анна бросилась бежать прочь от этого страшного места, но через несколько шагов остановилась и оглянулась. Григорий стоял, заложив кисть за отворот пальто и непрерывно глядел ей вслед. Она прошла ещё чуть-чуть и опять обернулась – он не шелохнулся. Перед самым поворотом она последний раз бросила взгляд на этот глухой переулок, выскочила на улицу и вновь застыла за углом, будто кто-то держал её за рукав. Неуверенно вернулась и выглянула из-за дома. Её спаситель лежал ничком на мостовой, неловко подвернув под себя руку. Не помня себя, она рванулась обратно, присела, обхватила его тело, перевернула на спину и почувствовала, как руки становятся липкими и влажными…

___________________

Историческая справка:

Ревельская Анна, она же Клара Изельгоф, она же Катрин Изельман впервые была упомянута в исследовании Гектора Байуотера “Морская разведка и шпионаж 1914–1918 гг.” переведенном на русский язык в 1939 году.

Григорий смотрел на торопливо уходящую вниз по переулку невесомую ладную фигурку, кляня последними словами собственную неловкость и нерешительность, нетренированное тело, не обладающее нужной мышечной памятью. Он подвернул ногу, прыгая на спины группе прикрытия, разбил голову и чуть не потерял сознание, не сгруппировавшись в кувырке, крайне неловко провёл приём против ножа, позволив острому, как бритва, клинку полоснуть по груди. Но самое неприятное – швыряя через себя здоровяка, потерял концентрацию, а тот, падая, ткнул Григория в бок своей навахой.

Обидно и непрофессионально. Кровь расплывается широким пятном по одежде, в ушах стоит колокольный звон, а в глазах роятся мушки, заставляя мотать головой и прищуриваться. “Ну, давай же, давай, вали! – шептал про себя Григорий, провожая взглядом Анну, – тут скоро столько народа набежит – не протолкнёшься!” Мозг послушно отщёлкивал секунды с начала схватки – 40, 41, 42… Через полминуты надо исчезнуть, не оставив свидетелей, а Анна идет так медленно и всё время оглядывается, опасаясь или желая что-то сказать. Завозился здоровяк, поднялся на четвереньки, намереваясь встать. Сделав несколько шагов, Григорий от души зарядил с носка по его пунцовому уху, отправляя потомка нибелунгов в Вальхаллу. 47,48, 49… Анна, наконец, дошла до угла… Повернула… Слава Богу! Григорий еще раз критично оглянулся вокруг. Никто из германской группы захвата не шевелился, и даже Рудольф Гесс перестал скрести носками снег. Пора! Распутин облегченно вздохнул, покрепче зажал рану на боку, поднял воротник пальто… И вдруг всё поплыло…

– Я не поняла, какая опергруппа?

На Распутина смотрели огромные, удивлённые глаза, перевёрнутые, словно в студийном фотоаппарате.

122, 123 – отстукивали секунды в глубине сознания.

– Я говорил про опергруппу?

– Да, вы сказали, что есть две-три минуты до её прибытия.

– Полиция, Анна. Я имел в виду полицию. Надо уходить!

Распутин сообразил, что его голова лежит у женщины на коленях, а она сидит на мостовой, положив на его лоб холодную ладошку с длинными, тонкими пальцами, и дрожит, как осиновый листок.

– Анна, простите, за фамильярность, помогите подняться…

– Не беспокойтесь, Григорий, – глаза женщины смешливо сузились и от них к вискам разлетелись весёлые морщинки, – я обещаю не падать в обморок от возмущения и не кричать “Это нескромно! Мы даже не представлены!”. Ваша крайне деятельная забота о моей чести и жизни оправдывает некоторую вынужденную “la vulgarité” в обращении. К тому же, вы ранены, и вам нужна