Прометей № 1 - Альманах Российский колокол Страница 4

у нас на съезде! Эта ожесточенная борьба, эта агитация друг против друга, эта резкая полемика – это нетоварищеское отношение!..» «Какая прекрасная вещь – наш съезд! – возражал ему Ленин. – Открытая, свободная борьба. Мнения высказаны. Оттенки обрисовались. Группы наметились. Руки подняты. Решение принято. Этап пройден. Вперед! – вот это я понимаю. Это – жизнь. Это – не то что бесконечные, нудные интеллигентские словопрения, которые кончаются не потому, что люди решили вопрос, а просто потому, что устали говорить…» После съезда из всех эмигрантских руководителей Ленин почти в одиночку противостоял всей пятёрке своих старых коллег по редакции «Искры» – людям, пользующимся широким признанием в русском революционном движении, и гораздо старшим, чем он сам. Невозмутимый и полагающийся на поддержку из России, он написал книгу «Шаг вперёд, два шага назад», где провозгласил: «Было бы преступнейшим малодушием усомниться хоть на минуту в неизбежном, полном торжестве принципов революционной социал-демократии, пролетарской организации и партийной дисциплины». «Что делать с таким человеком?» – вопрошал меньшевик Дан. Для такой уверенности в себе есть только одно оправдание: успех.

Через 14 лет в июне 1917 года лидер меньшевиков Церетели, полный министерского достоинства и величия, провозгласил на Первом съезде Советов, что в России нет ни одной партии, которая выразила бы готовность взять власть целиком на себя. «Есть! – крикнул Ленин с места в дальней части зала. – Наша партия каждую минуту готова взять власть целиком». Тогда раздался смех, но Ленин точно знал, какими возможностями он располагает. Больше всего он не любил тех революционеров, которые вместо трезвой оценки реалий любого конкретного положения, прибегали к «энергичному размахиванию маленькими красными флажками». «Без железных дорог социалистическая революционная война – вреднейшее предательство», – говорил он мечтательным сторонникам Троцкого во время переговоров в Брест-Литовске. Обращаясь к партийным руководителям в России в 1905 году, он писал: «Я с ужасом, ей-богу с ужасом, вижу, что о бомбах говорят больше полгода и ни одной не сделали!» «Восстание – есть искусство», – твердил Ленин при каждом подходящем случае. Искусство, изучавшееся им с присущей ему основательностью. Тактика Октября – захват телефонной станции и Главпочтамта, мостов, электро– и железнодорожных станций и, прежде всего, решительное наступление – всё это опиралось на умозаключения, к которым Ленин пришёл после изучения опыта революции 1905 года и штудирования военных учебников из библиотек Женевы.

Я уже приводил множество примеров пристального внимания Ленина к деталям. Чтобы убедиться в отсутствии ошибок он сам правил все корректуры «Искры». В 1917 году, как только до него дошли вести о Февральской революции, Ленин написал Коллонтай в Швецию с изложением своих взглядов на тактику, какой следует придерживаться впредь; он не преминул отметить, что теперь и домашняя прислуга может интересоваться политикой. В беспокойные дни сразу после Октябрьской революции Ленин нашёл время повидаться с совершенно незнакомым ему безруким человеком, который пришёл с предложениями по поводу ремесленных кооперативов; и не позабыл расспросить того, кому передал эту просьбу, какие приняты меры. Когда Горький спросил Ленина, как ему удалось выкроить время для забот об улучшении питания в кремлевской столовой, тот с удивлением ответил: «О рациональном питании?», – как если бы очевидная важность вопроса, сформулированного именно таким образом, не подлежала сомнению. В годы гражданской войны один одетый в штатское неизвестный, присоединившись к группе военных специалистов, изучавших устройство зенитной артиллерии, поразил всех своими техническими познаниями: они пришли в ещё большее изумление, что этим гражданским был Ленин. Незадолго до того, как январе 1922 года полностью прервалась его активная политическая работа, Ленин обратился к редактору газеты, издаваемой для крестьянской бедноты, с вопросом, сколько писем получено от крестьян и какие проблемы в них затрагивались; и что такие справки-отчёты необходимо направлять ему каждые два месяца.

При всём внимании Ленина к теории иногда в нём проявлялся жизнерадостный эмпиризм. Однажды он привёл слова Наполеона «Главное начать, а там посмотрим». С таким же успехом он мог бы процитировать изречение, приписываемое Кромвелю: «Дальше всех заходит тот, кто не знает, куда идти». «Как будто можно начать великую революцию и заранее знать, как она завершится», – сказал Ленин по другому поводу. 27 ноября 1917 года он перефразировал знаменитую фразу Кромвеля «верьте в бога и держите порох сухим», возражая оратору-эсеру, который заявил, что работа Учредительного собрания будет зависеть от настроений в стране. «Но я говорю: “Доверяйте настроению, но не забывайте свои ружья”».

Кромвель и Наполеон – люди действия, с которыми наиболее естественно сравнивать Ленина, хотя время его реальной власти оказалось короче. Но у Ленина есть то, чем не обладали Кромвель и Наполеон, – он был ещё и мыслителем. Никто со времен Кельвина так не совмещал оба качества. Ленин глубоко осознавал свой долг перед прошлым – как российским прошлым, так и прошлым западноевропейской цивилизации в интерпретации Маркса. Он дал жёсткие наставления полным энтузиазма молодым коммунистам, для которых «буржуазная культура» представлялась чем-то малонужным, как и методы варварского образования времён царизма: «..Мы должны понять, что на место старой учебы, старой зубрежки, старой муштры мы должны поставить уменье взять себе всю сумму человеческих знаний, и взять так, чтобы коммунизм не был бы у вас чем-то таким, что заучено, а был бы тем, что вами самими продумано, был бы теми выводами, которые являются неизбежными с точки зрения современного образования».

Председатель Совета народных комиссаров РСФСР в своем кабинете в Кремле

Но в то же время Ленин снисходительно относился к молодёжной непримиримости и к иногда диким экспериментам, процветавшим в первые годы освобождения от царской цензуры и церковной ортодоксии. Он использовал слова, которые помогают нам понять многое из того, что произошло с тех лет в мире советского искусства и в литературе. Хаотическое брожение, лихорадочный поиск новых решений и новых лозунгов, «осанна» определенным художественным и духовным тенденциям сегодня и «распни их» завтра! – всё это неизбежно.

Сам Ленин в литературе отдавал предпочтение классическим мастерам: например, его не восхищала экспериментальная декламационная поэзия Маяковского, хотя к нему самому и относился уважительно за влияние на молодёжь. Литературные группировки он считал ненужными. «Важно не то, что даёт искусство нескольким сотням, даже нескольким тысячам общего количества населения, исчисляемого миллионами. Искусство принадлежит народу, оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс… Чтобы искусство могло приблизиться к народу и народ к искусству, мы должны сначала поднять общий образовательный и культурный уровень». Пренебрежение образованием при старом режиме и невозможность исправить это во время гражданской войны обернулось «ужасным преступлением с точки зрения счастья подрастающего поколения».