Александр Дюма - Последний платеж Страница 4

— Что же это такое… Что же это такое? — почти беззвучно бормотал он. — Что я сделал этому человеку? Чем заслужил я такое убийственное оскорбление?

Разумеется, он все это произносил по-французски, но человек, любезно помогавший ему подняться, понял эти полубессвязные фразы и сказал:

— Если вы ничего не имеете против, я, пожалуй, мог бы попытаться, месье, пролить некоторый свет на эту несомненную для вас загадку…

Его французский язык был безупречен, изысканно точен и без акцента. Собеседник явно принадлежал к высшему кругу москвичей.

Эдмон с усилием, полусмущенно, полудосадливо кивнул:

— Прошу вас, милостивый государь.

Стыд перед Гайде, перед Жюлем, перед самим собой давил его. Он с трудом боролся против напрашивавшегося взрыва гнева.

Любезный сосед прикоснулся к его плечу:

— Успокойтесь, месье… Сейчас я постараюсь объяснить вам причину свалившейся на вас горестной и оскорбительной неожиданности… Дело, мне кажется, в том, что не столь давно наш величайший русский поэт Александр Сергеевич Пушкин был убит французским Дантесом.

— О! — вырвалось одновременно из трех уст: Эдмона, Гайде и Жюля.

— Но ведь не мною же! — тотчас же горестно вскричал Эдмон. — Имя Дантес довольно редкое во Франции, не спорю, но причем тут я, месье москвич? Я только сейчас припоминаю, что мельком слышал или видел в газетах сообщение об этом печальном событии.

Гайде дополнила его слова:

— Месье москвич, ваша заботливая доброта располагает к искренности. Помню и я, как мой дорогой муж, — она указала на Эдмона, — прочтя заметку об этом происшествии в далекой тогда для нас России, со вздохом сказал, но вместе с тем и с улыбкой, месье, он, мой Эдмон Дантес, любит пошутить: «Теперь в Россию можно будет ехать только инкогнито!» И вот, увы, он начисто забыл об этом. Это ли не доказательство чистой совести?

— И чистых рук! — одобрительно подтвердил москвич, кивая. — Не знаю, нужны ли вам дальнейшие пояснения, но хочется чуть-чуть оправдать в ваших глазах этого моего молодого соотечественника, который своей выходкой оскорбил не только ни в чем неповинного гостя, но и нашу славную Москву, и больше того — всю Россию! Ужасна, подобная выходка! Но все же кое-что может ее оправдать — патриотизм, господа, патриотизм! Напоминаю, человек, носящий имя Дантес, лишил жизни величайшего поэта России, красу и гордость русского народа — Пушкина! О, Александр Сергеевич Пушкин, был кумиром нашей страны, и молодежи в особенности… Простое созвучие «Дантес», господа, может сейчас вызвать приступ бешенства у нашего русского человека, и тем более у горячего молодого студента, да еще, может быть, хватившего чуть-чуть… А этот богатырь, что нанес вам удар, месье Дантес, наверняка из студентов. По-моему, я его мельком где-то уже видел… Его счастье, что не оказалось поблизости полицейского. Этот поступок не сошел бы ему с рук… Можно и сейчас начать розыск, и наказание рукоприкладцу будет… Строгая кара!

Эдмон молчал… Наказание… Кара? Но тому ли, кто ее по-настоящему заслуживает? Тому ли кто был подлинным виновником этого поистине страшного происшествия? Что в самом деле совершил этот похожий на медведя студент, явно простодушный, но пламенный поклонник своего великого соотечественника, поэта Пушкина? Случайно услышанное имя «Дантес» вызвало у него приступ ярости, желание хоть так отплатить за гибель великого певца! А разве сам он, Эдмон, не отдал чувству мести лучшие свои годы? Разве не была месть для него главным двигателем и маяком на протяжении многих лет? Разве не приравнивал он месть, реванш к высоким законам и правам человека? Эдмон покачал головой:

— Он не ведал, что делал, этот юнец! Он считал это своей данью справедливости… Как же его карать за это? Как его даже за это порицать?

Глава III

КАК ТЕПЕРЬ БЫТЬ?

Гайде сидела, словно окаменев, как загипнотизированная. Беспомощно, по-детски раскрытый рот, да полные ужаса глаза в какой-то мере могли говорить о ее ощущениях. Только что путешествие в далекую загадочную Москву одарило их с Эдмоном великолепными зрелищами, какие даже до этого и вообразить было невозможно. Город, сразивший Наполеона, только что предстал перед ними во всем своеобразном великолепии, добродушии, веселой приветливой жизнерадостности, — и вдруг такой непостижимый, непонятный, чудовищно неожиданный поворот! Она еще меньше, чем Эдмон и Жюль тоже потрясенные происшествием, была способна к какому-либо объяснению. Для нее больше, чем когда-либо, случившееся было похоже на страшный, кошмарный лихорадочный сон…

Даже то, что поведал в виде догадки симпатичный москвич, пришедший на помощь Эдмону, не в силах было успокоить бедняжку Гайде. Красавица-Москва, только что улыбавшаяся им десятками, сотнями ласковых лиц, светившая им в сердце ослепительным золотом своих бесчисленных куполов и мягкой, нежной, весенней зеленью, сияющей голубизной своего неба — внезапно показала какой-то совсем иной облик.

«Да, — сумбурно мелькало в мозгу бедной Гайде, — вот, пожалуй, та настоящая, истинная Москва, что сломала хребет непобедимому Бонапарту, ввергла его в будущее море огня, пылая сама жертвенным костром, сожгла и славу великого завоевателя! Превратила ее в пепел и дым! Страшны ее люди, и вот живой убедительный образец этого. И какой! Упавший на пол Эдмон — божество ее — Эдмон, барахтавшийся на полу трактира от чудовищного удара, нанесенного ему потомком тех, кто сокрушил великого корсиканца! Недаром назвал он Москву самым страшным городом мира!»

Гайде продолжала сидеть как во сне, пока приятный участливый москвич, однако и такие имелись в этом страшном городе, делал Эдмону и Жюлю свои пояснения, пытался утешить и успокоить Эдмона.

— Для меня лично все ясно, дорогой иностранец, — с трогательной и изящной деликатностью уговаривал он. — И все будет окончательно прояснено, если вы поведаете также и ваше личное имя.

Эдмон вместо ответа машинально вручил доброму москвичу визитную карточку, снова входившую в моду в Европе:

ЭДМОН ДАНТЕС,

граф Монте-Кристо

— Ну, вот — вскричал незнакомец прямо-таки радостно. — Теперь уже в самом деле окончательно ясно! Имя того, кто убил нашего великого Пушкина — Жорж, Жорж Дантес… И он не граф, а барон, притом сомнительного свойства… Он стал бароном лишь недавно — будучи усыновлен неким бароном Геккереном, посланником Нидерландов при Российском императорском дворе… Какая-то сложная малопонятная цепочка… Правда, у него есть некоторое сходство с вами, граф… Я видел его мельком в Санкт-Петербурге… Как раз на одном из дворцовых балов. Рост и прическа, и даже в чертах лица нечто… Только более светлый, чем вы… Возможно, что это какой-нибудь ваш родственник, пусть и не ближний… Но уж во всяком случае он отнюдь не граф и не Эдмон, а Жорж Дантес.