Джеймс Купер - Осада Бостона, или Лайонел Линкольн Страница 40

— Вперед! Вперед, не отставать!

Майор Линкольн не спеша последовал за ним. Сцена, которой он был свидетелем, все еще стояла у него перед глазами. К своему удивлению, он увидел Полуорта, сидевшего на придорожном камне и тусклым безжизненным взором провожавшего проходивших мимо солдат. Осадив коня, Лайонел осведомился у своего приятеля, не ранили ли его.

— Нет, только растопили, с-, ответил капитан. — Сегодня, майор Линкольн, я превзошел возможную предельную скорость пешего передвижения человека и больше уже ни на что не гожусь. Если в дорогой моему сердцу Англии тебе доведется повстречать кого-нибудь из моих друзей, скажи им, что я встретил смерть, как подобает солдату, стойко — в смысле неподвижно, — невзирая на то, что я уже совершенно растопился, как снег в апреле, и, того и гляди, растекусь сотней ручейков.

— Боже великий! Не собираешься ли ты оставаться здесь, чтобы тебя убили колонисты? Ты разве не видишь — они окружили нас со всех сторон!

— Я сейчас готовлю речь для первого янки, который приблизится ко мне. Если это будет порядочный человек, он изойдет слезами при виде моих страданий… А если это будет свирепый дикарь, наследникам не придется тратиться на мои похороны.

Лайонел хотел было продолжить свои увещевания, но в это мгновение он увидел, что почти рядом с ним между фланговыми частями англичан и отрядом американцев завязалась яростная схватка. Повернув коня, он перемахнул через ограду и поспешил на помощь. Его отвага воодушевила солдат, и это решило исход стычки в их пользу.

В пылу боя Лайонел значительно отдалился от дороги и неожиданно оказался совсем один в коварном соседстве с небольшой рощей. Он услышал торопливые слова команды: «Уложите этого офицера!» — и только тут понял, какая опасность ему грозит. Невольно припав к шее коня, он уже ждал роковой пули, но в это мгновение среди американцев раздался другой голос, от которого каждая жилка затрепетала в его теле.

— Пощадите его! Ради всего святого, пощадит его!

Молодой офицер был так потрясен, что оглянулся, придержав коня, и увидел Ральфа: отчаянно размахивая руками, старик бежал по опушке рощи, из которой выскочило десятка два американцев. Хватаясь за их мушкеты, он старался отвести нацеленные на Лайонела дула. Его мольбы о пощаде производили жуткое, почти сверхъестественное впечатление… Лайонел был в таком смятении, что на секунду ему почудилось, будто он уже окружен и взят в плен, но тут из рощи вышел юноша с длинноствольным ружьем, приблизился к нему и, схватив под уздцы его коня, сказал горячо:

— Кровь, пролитая в этот день, навсегда останется в памяти. Но, если майор Линкольн спустится сейчас прямо вниз с холма, по нему не будут стрелять — побоятся подстрелить Джэба… А когда Джэб выстрелит, он снимет с ограды этого гренадера, который лезет сейчас через нее, и в Фанел-Холле никто его за это не осудит.

Лайонел не раздумывал больше и повернул коня. Когда он галопом спускался с пологого холма, за спиной у него раздавались крики американцев, и он услышал, что Джэб выстрелил из своего ружья, как и пообещал, совсем в другую сторону. Достигнув сравнительно безопасного места, он увидел, что Питкерн соскочил со своего раненого коня и двинулся дальше пешком: ехать верхом становилось слишком опасным — колонисты подступали все ближе и атаки их становились все яростнее. Вскоре и Лайонел, как ни любил своего коня, вынужден был последовать примеру Питкерна — слишком опасно было внимание, которое он к себе привлекал. С глубокой печалью поглядел он вслед благородному животному, которое, волоча поводья, бежало по полю и фыркало, вдыхая пороховой дым, а затем присоединился к пехотинцам и всячески старался поддерживать их дух на протяжении всего остального весьма нелегкого пути.

Когда вдали показались колокольни Бостона, стычки приняли особенно ожесточенный характер. Усталые солдаты ощутили прилив сил, повеселели, к ним вернулся их воинственный дух и бравый вид, и они с новым воодушевлением стали пробиваться вперед, отражая атаки неприятеля. Американцы же, сознавая, по-видимому, что последняя возможность отмщения стремительно ускользает от них, все, как один, — безусые юнцы и седобородые старцы, здоровые и раненые — плотным кольцом окружили тех, кто посягал на их свободу, и каждый, казалось, стремился нанести им на прощанье последний удар. Даже мирные служители божьи вышли на поле брани в тот достопамятный день и, презирая опасность, встали вместе со своими прихожанами на защиту того дела, отстаивать которое повелевал им их священный долг.

Солнце уже клонилось к закату, а положение английских войск становилось все более отчаянным, и Перси, отказавшись от мысли достигнуть перешейка, через который его войска столь горделиво маршировали еще утром, покидая Бостон, направил все усилия на то, чтобы добраться с остатками своего отряда до полуострова Чарлстон. Все склоны и вершины ближних холмов буквально кишели колонистами, и, когда вечерний сумрак навис над полем битвы, американцы, замечая, как убывают силы врага и слабеет его огонь, возликовали, и в сердцах их надежда на победу превратилась в уверенность. Казалось, английский отряд был уже на краю гибели, но воинская дисциплина спасла англичан от полного разгрома и дала им возможность достичь желанного убежища, прежде чем ночь, спустившись на землю, обрекла бы их на гибель.

Лайонел стоял, прислонившись к какой-то ограде, и смотрел, как нестройные ряды недавно еще столь бравого отряда, мнившего, что ни одна из колоний не посмеет оказать ему сопротивление, медленно брели, взбираясь по крутому склону Банкер-Хилла. В глазах офицеров потух горделивый блеск, большинство из них шли понурившись, стыдясь поднять глаза, а солдаты с трудом передвигали усталые ноги и даже в этом безопасном месте продолжали опасливо поглядывать по сторонам, словно хотели еще и еще раз убедиться в том, что столь презираемые прежде колонисты не гонятся за ними по пятам.

Взвод проходил за взводом, спотыкаясь, ковыляя, еле держась на ногах, и вдруг Лайонел увидел одинокого всадника, медленно взбиравшегося на холм в самой гуще пеших солдат. Когда всадник подъехал ближе, Лайонел, к крайнему своему изумлению и радости, узнал Полуорта.

На собственном коне Лайонела Полуорт направлялся прямо к нему; на лице его были написаны полное благодушие и безмятежное довольство. Одежда капитана была разорвана во многих местах, чепрак коня и вовсе превратился в лохмотья, а запекшаяся на боках животного кровь свидетельствовала о том, что американцы не обошли всадника своим вниманием. Сей доблестный воин вскоре поведал Лайонелу все что с ним произошло. При виде скакавшего без всадника коня в его душе возродилась любовь к жизни. Капитан не скрыл, что за поимку коня ему пришлось расплатиться часами, но, когда он водрузился в седло, никакая опасность, никакие увещевания или угрозы не могли заставить его покинуть это сиденье, показавшееся ему восхитительным после столь изнурительного пешего похода и всех превратностей и тягот, выпавших в этот злосчастный день на долю тех, кто сражался под королевскими знаменами в достопамятной битве при Лексингтоне.