Лев Альтмарк - Точка опоры — точка невозврата Страница 40

— Понимаешь, — говорит Шауль задумчиво, — что-то у меня на сердце неспокойно. Тебя тут не будет — эти ребята вполне могут какую-нибудь новую гадость выкинуть.

— А при мне они будто постесняются?

— Не знаю. Ты для них чужой, а я из их системы.

— И что это означает?

Шауль обречённо машет рукой и отворачивается к компьютеру:

— Я тут статью про аргентинское танго нашёл. Сейчас дочитаю и — поехали…

…Всё вокруг меня словно какое-то невзаправдашнее. Улица будто срисована со старинной выцветшей фотографии с обломанными уголками. В глазах слегка плывёт, и сам я, кажется, плыву в редком, расползающемся на мелкие клочки тумане…

Не напрасно Шауль беспокоился: как-то все эти перемещения во времени отражаются на мозгах. Хоть я пока и воспринимаю всё адекватно, но долго ли это продлится?

Или мне всё это кажется? Ох, пора завязывать с этими играми в спасателей…

Житомир — город тихий и белый, словно выстиран в молоке. Я стою посреди улицы на брусчатке, которую прорезают тёмно-серые поблескивающие рельсы трамвая. Машинально скольжу по ним взглядом… Нет, всё-таки у меня с мозгами сейчас не всё в порядке. Тут каждая минута дорога, а я вон на что обращаю внимание…

Мимо меня по краю тротуара проходит высокий тощий юноша в глубоко надвинутом на глаза картузе и в наглухо застёгнутом длинном пальто. Юноша глядит себе под ноги и пощипывает редкую бородку, но не забывает и поглядывать по сторонам. Длинные пряди с его висков запрятаны за уши. Студентик.

— Постойте, молодой человек, я хочу вас о чём-то спросить, — машу ему рукой, но он вздрагивает и поспешно перебегает на другую сторону улицы. Странный какой-то. Чем я его напугал?

Слушаю, как его шаги цокают по асфальту, но вокруг всё равно тишина. Не мёртвая, потому что какие-то звуки, конечно, есть, но город, в моём понимании, звучит иначе. Должен звучать.

Медленно и слегка покачиваясь от неожиданно навалившейся усталости, иду посреди улицы, потом перехожу на тротуар и на перекрёстке сворачиваю за угол. Тут уже начинают попадаться редкие прохожие, но все они, не доходя меня, куда сворачивают и исчезают.

В голове никаких мыслей, словно я, как когда-то давно в детстве, вышел погулять на улицу и иду себе без цели. Куда ноги выведут. Вот только бы ещё камешек, который можно пнуть сбитым носком рыжей детской сандалии…

Прямо передо мной вырастает четверо или пятеро человек — сосчитать мне сейчас не по силам. Добротные старомодные пиджаки, начищенные до блеска сапоги гармошкой, вид расхристанный и залихватский, словно эти люди пошли вразнос — крепко выпили, друг с другом поскандалили, потом помирились и теперь на улице задирают всех, кто попался ним на глаза.

— Эй, товарищ! Или как к вам обращаться — господин? — кричит мне кто-то из них, но я стараюсь поскорее пройти мимо. Нет у меня ни сил, ни времени беседовать с пьяными…

— Куда это он побежал? — раздаётся за моей спиной. — Не хочет разговаривать с пролетариатом? Ну-ка, хватай его, это точно деникинский офицер!

Я оборачиваюсь и отбиваю занесённый над моей головой кулак какого-то белобрысого парня с красными воспалёнными глазами. Покачнувшись, он валится на спину и начинает кричать тонко и истошно. Но потом на меня наваливается сразу несколько человек, и я падаю рядом с ним. От навалившихся на меня тел мне становится совсем плохо. Я почти не чувствую ударов, которые начинают сыпаться на меня, и единственное, чего мне хочется, это вдохнуть побольше воздуха. А это как раз не получается…

7

— Кто таков? Где твои документы? — раздаётся далёкий голос, и я открываю глаза.

Голос приближается вместе с вырастающей в глазах картинкой, которая сперва была мутной и неясной, а теперь потихоньку проясняется. Голова всё ещё тяжёлая, но уже соображает.

Медленно оглядываюсь по сторонам, потом останавливаю взгляд на сидящем за старым изрезанным перочинным ножом ученическим столом парнем в выцветшей почти до сияющей белизны солдатской гимнастёрке. Помню, почти такая же была у меня в армии, и я с ненавистью каждое утро пришивал белый лоскут подворотничка. А потом она выцвела и стала такой же почти белой, но мне вскоре дали более цивильную, и её уже я носил до дембеля…

— Что, товарищ, молчишь? — Парень терпеливо вглядывается в моё лицо и вдруг криво и зло усмехается. — Или на товарища вы не отзываетесь? К вам лучше обращаться «господин офицер»?

— Перестань, — мотаю головой из стороны в сторону, — мне надо одного человека найти…

— Сообщника? Как его фамилия?

Снова разглядываю парня и прикидываю, что ничего плохого не случится, если назову ему фамилию:

— Вайс… Иосиф.

— Оп-па! Вы ещё скажите, что вы его родственник!

— Не родственник.

— А то тут один его уже искал, а потом коварно ранил, когда товарищ Вайс ему доверился и отвернулся. Из его же собственного нагана…

— Ну, и где они сейчас?

— Товарищ Вайс в госпитале на излечении. А второй, который его ранил, пока жив. Повезло ему, что наш политработник Лютов Кирилл Васильевич за него вступился. Но мы его всё равно расстреляем. Революция не может позволить себе роскошь оставлять в живых врагов, поднявших руку на наших боевых товарищей.

И вдруг я вспоминаю, что имя Лютова как раз носил Исаак Бабель, написавший «Конармию»!

— А можно мне было бы встретиться с товарищем Лютовым? — прошу я.

— А он-то здесь при чём? Будете просить за этого врага революции? Вам же Вайс нужен.

— Но Вайс в госпитале и к нему нельзя?

— Почему нельзя? Можно. Но что-то мне сдаётся, что вам ни Лютов не нужен, ни Вайс. Вы сами уже запутались в своём вранье. Может, вас, господин белый офицер, просто вывести во двор и шлёпнуть, как врага народа, чтобы за вас никто не успел заступиться?

Тут я начинаю понимать, что этот парнишка в гимнастёрке нисколько не шутит, а вывести и расстрелять человека для него плёвое дело. Чего доброго он так и сделает, так что нужно брать ситуацию в свои руки.

— Телефон у тебя далеко? — резким требовательным голосом выпаливаю я. — Ты прав, не нужен мне ни твой Лютов, ни Вайс! Я прибыл сюда из столицы по поручению товарища Троцкого, чтобы проинспектировать и потом доложить ему и товарищу Ленину обо всех безобразиях, которые вы тут творите.

Парнишка сразу насторожился, и рука его невольно потянулась одёргивать гимнастёрку:

— А как вы, товарищ, докажете свои полномочия? Предъявите свой мандат за подписью товарища Троцкого…

— Какой тебе мандат?! Я сказал, что мне нужен телефон, чтобы позвонить прямо в Москву, и оттуда тебе объяснят, кто я и зачем приехал. Ну-ка, быстро телефон!