Артуро Перес-Реверте - Капитан Алатристе Страница 40

Началось второе действие, и вновь я, позабыв обо всем на свете, следил за происходящим на сцене, буквально впитывая каждое слово, каждое движение героев, но когда Фахардо стал произносить свой монолог, сосед вновь зашикал на капитана, и теперь уже его поддержали двое других, успевших за это время приблизиться почти вплотную. Диего Алатристе самому доводилось использовать этот трюк, так что смысл происходящего был ясен ему, как божий день, тем более что и вторая пара неторопливо, но неуклонно прокладывала себе дорогу к нему. Капитан огляделся по сторонам и отметил многозначительное для себя обстоятельство – ни алькальда Дома и Двора, ни альгвасилов, приставленных следить за порядком в театральной зале, не было видно: сгинули бесследно. На лиценциата, привыкшего действовать пером, но не шпагой, рассчитывать не приходилось, а от Хуана Вигоня толку было мало – куда ему с одной-то рукой да на шестом десятке! Что же касается Кеведо, то наш поэт сидел на скамейке во втором ряду был увлечен спектаклем и знать не знал, какая драма вот-вот разыграется у него за спиной. Самое скверное заключалось в том, что под воздействием этого шиканья, предпринятого с совершенно очевидной целью – вызвать его на скандал, – кое-кто из публики стал посматривать на капитана косо, будто он и в самом деле мешал представлению. Дальнейшее было так же несомненно, как то, что два да два – четыре. В данном случае – три да два будет пять. А пятеро на одного – многовато даже для Диего Алатристе.

Он двинулся было к ближайшим дверям. Если уж драться – так лучше на улице, а не в зале, где не повернешься и где тебя прирежут в мгновение ока.

Кроме того, поблизости – две церкви: там найдешь убежище, если в довершение бед в схватку ввяжутся и блюстители закона. Однако парочка, подошедшая последней, отрезала ему путь к отступлению. Дело принимало скверный оборот. Тут окончилось второе действие, грянули рукоплескания, а четверо негодяев очень плотно обступили Алатристе. Вслед за шиканьем прозвучали кое-какие словечки на повышенных тонах, вдогон божбе понеслась и брань. Делать было нечего – смиряясь с неизбежным, капитан глубоко вздохнул и потащил из ножен шпагу.

«Ничего, – пронеслось у него в голове, – двоих, по крайней мере, прихвачу на тот свет с собой». Не становясь в позицию, он взмахнул шпагой, словно проводя горизонтальную черту слева направо, и заставил попятиться тех, кто подобрался слишком близко. Запустив другую руку за спину, извлек из чехла бискаец. Публика шарахнулась в стороны, очищая место, завизжали женщины, из лож свесились головы любопытствующих. Как я уже сказал, в те времена было совсем не в диковинку, когда действие с подмостков переносилось в зал, и зрители приготовились к новому, увлекательному и к тому же даровому представлению, обступив его участников плотным кольцом. Капитан, не сомневаясь, что против пятерых вооруженных и поднаторевших в своем ремесле головорезов долго не выстоит, решил обойтись без фехтовальных изысков и не осторожничать. Он ткнул шпагой зачинщика ссоры и, даже не взглянув, достиг ли его выпад цели, ибо если даже он и зацепил этого малого с плащом на плече, то вряд ли причинил ему большой ущерб, – предпринял попытку достать кинжалом второго. Если продолжить арифметические подсчеты, пять шпаг и пять кинжалов – это десять клинков, рассекающих воздух, так что удары в буквальном смысле сыпались на капитана градом. Один распорол ему рукав колета, другой, пожалуй, пронзил бы насквозь, если бы острие шпаги не завязло в плотной ткани плаща.

Алатристе, перемежая выпады рубящими ударами направо и налево, прыгая из стороны в сторону, вертясь как бешеный и крутя «мельницу», отбросил двоих наседавших на него, парировал удар шпагой третьего, отбил бискайцем кинжал четвертого, но в этот миг почувствовал жгучее ледяное прикосновение лезвия, вскользь полоснувшего его по лбу, – кровь хлынула меж бровей. «Плохи твои дела, Диего, – с удивительной отчетливостью пронеслось в мозгу – Вроде бы все». Он и вправду уже выбился из сил: руки будто налились свинцом, сочившаяся со лба кровь слепила глаза. Вскинув левую руку с кинжалом, капитан хотел вытереть лоб тыльной стороной ладони – и увидел острие, направленное ему прямо в горло. Но тут раздался громоподобный крик:

– Держись, Алатристе! Я иду! – Дон Франсиско де Кеведо, перепрыгнув через скамью, оказался рядом и успел отбить удар, который, без сомнения, стал бы для капитана роковым. – Вдвоем веселей! – воскликнул он, подняв шпагу и приветствуя Алатристе задорным кивком. – Придется подраться!

И, как обуянный демонами, ринулся в схватку, невзирая на свою косолапость, впрочем, нимало не мешавшую ему орудовать изделием толедских мастеров. Можно было не сомневаться: при этом он складывает в голове очередное десятистишие, которое непременно будет занесено на бумагу, если его самого не вынесут ногами вперед. Свалившиеся с носа очки болтались на шнурке рядом с красным крестом ордена Сантьяго. Взмокший от пота дон Франсиско дрался с той яростью и остервенением, что приберегались обычно для словесных поединков, но весьма уместны оказывались и в переделках, подобных нынешней, когда взамен отточенной остроты в ход шла не менее острая сталь. Нападавшие не ожидали такого напора и невольно подались назад, причем один даже получил рану в плечо чуть пониже перевязи. Но быстро опомнились, сомкнули ряды, и бой закипел с новой силой. Даже актеры вышли из-за кулис поглядеть, чем кончится дело.

То, что произошло вслед за тем, стало достоянием истории. Свидетели уверяют, что в ложе, где сидели никем якобы не узнанный король, принц Уэльский, Бекингем и кавалеры их свиты, за дракой наблюдали с большим вниманием, но чувства при этом испытывали разные. Его величество, натурально, не мог одобрить такое безобразное нарушение порядка в общественном месте, более того – в его августейшем присутствии. Но, будучи молод, пылок и весьма склонен к рыцарским утехам, четвертый наш Филипп в глубине души, быть может, и самому себе в этом не признаваясь, одобрил, что его подданные внезапно решили показать свою отвагу знатным чужестранным гостям, с соотечественниками которых им – нам, то есть – рано или поздно придется сойтись на поле битвы. Кроме того, человек, сражавшийся один против пятерых и проявивший такую отчаянную, просто неслыханную храбрость, постепенно сумел снискать себе симпатии публики и исторгнуть горестные «ай!» из груди дам, взволновавшихся за его судьбу. Рассказывают, что в душе нашего государя происходила борьба, так сказать, долга и чувства, уважения к протоколу и страсти к турнирам, а потому он медлил, не приказывая начальнику стражи прекратить свалку. И в тот самый миг, когда король открыл наконец рот, дабы отдать соответствующее распоряжение, подлежащее немедленному исполнению, ко всеобщему изумлению, в драку ввязался – причем чрезвычайно вовремя – дон Франсиско де Кеведо, личность при дворе хорошо известная.