Константин Сергиенко - Тетрадь в сафьяновом переплете Страница 41

„Отец мой, не знаю, у кого просить совета и помощи. Все дело в том, что сестрица моя готова иметь ребенка от покойного государя. Вы понимаете, как это страшно. Лиза в растерянности, я в не меньшей. Что делать? Отказаться от родов, убить живую душу — это ведь грех, но и произвести на свет ее для страданий и очевидной погибели может быть грех не меньший. Как поступить?“

Я задумался и ответил:

„Нельзя ли совершить это втайне? Ребенка передать на воспитанье, не открывая истинного происхождения. Таким образом, не будет ни первого, ни второго греха. Во всяком случае, я готов содействовать исполнению этого плана“.

Княгиня согласилась, что ответ хорош, и обещала подумать. Шли дни, разговор не возобновлялся, и я со спутниками готовился к отъезду. В час прощанья княгиня попросила меня уединиться с ней. Держалась она отчужденно и высказалась твердо:

„Отец мой, я прошу вас забыть тот опрометчивый разговор. Сестра моя несносный человек. Оказалось, что она просто ошиблась, врачи не нашли у нее никаких признаков беременности, хотя она уверяла меня, что роды неизбежны. Прошу простить мою глупость, просто я поддалась отчаянью и безмерно вам благодарна, что вы тогда поддержали меня. Надеюсь, вы понимаете, какими последствиями могла обернуться эта история, будь она в самом деле правдива“.

Я откланялся и обещал ни одним словом не обмолвиться посторонним об этом разговоре. Как видишь, дитя мое, обещания этого я не сдержал, за что буду молить прощения у господа бога, равно как и просить благословенья твоей судьбе».

Высказав все это, отец Булгарис задумался.

«Вы связываете эту историю с тайной моего рождения?» — спросила я, дрожа от волнения.

«Дитя мое, не столько я, сколько один предмет», — ответил он и подошел к столу. На нем в черном футляре лежала скрипка, на которой я много играла все эти годы.

Он раскрыл футляр, вынул скрипку и поднес ее к окну.

«Замечательная скрипка, — сказал он, — работа Андреа Террачини. Но самое замечательное в ней то, что это скрипка покойного государя Петра Федоровича».

Я замерла не дыша, боясь пропустить слово.

«Я хорошо запомнил ее, — продолжал отец Булгарис. — В день приема у государя Петра Федоровича ему вдруг захотелось поиграть на скрипке. Он не церемонился, приказал принести скрипку и добрые полчаса исполнял композиции, в том числе и свои. Затем он пустил скрипку по рукам, заставляя восторгаться ей и вызывая на соревнование любого, кто может сыграть лучше. Я держал эту скрипку в руках, я рассматривал ее. Вот даже царапина сохранилась на деке. Потом эту скрипку я видел в доме княгини Екатерины Романовны, она намеревалась запрятать ее, а потом махнула рукой и велела запереть в шкаф.

Итак, это скрипка покойного императора, дитя мое, и скрипка эта с тобой».

Я молчала.

«Возможно, это случайность и цепь совпадений, — продолжал он, — но в твоем лице я узнаю черты государя».

«Так, значит, я его дочь?!» — воскликнула я в смятении.

«Будем осторожны, дитя мое, — ответил он. — Не стал бы посвящать тебя в это знанье, но, увы, не один я уже им обладаю. Ходят упорные слухи, что государь оставил после себя дочь. Ты это или другая, но тебе надобно знать обстоятельства, которые сопутствуют твоей жизни. Обольщаться не стоит, но и недооценивать положенья нельзя. Я, например, на днях получил такое письмо».

Он нацепил очки и достал из конверта бумагу.

«Уважаемый богослов, — прочитал он, — надобно вам знать, что та, которую вы укрываете в своем доме, особа не простая и для вас опасная. По ее рожденьи она была спрятана в лесном монастыре, охраняемом целым батальоном солдат. Тем не менее нашлись силы, которые сумели ее отбить и после кровопролитного сраженья запрятать в иное место. Ее путешествие в свите небезызвестной и опасной женщины имело целью внушить в разных странах важность ее происхожденья и надежды, связанные с ее предстоящим появленьем в одном государстве. Предупреждаем, что ваша простота и наивность могут привести к непредсказуемым последствиям, а посему советуем вам распроститься как можно скорее с вышеупомянутой особой.

Это письмо встревожило и напугало меня, но отец Евгений заверил, что не собирается лишать меня своей опеки, как бы ни обстояло дело. Мне же пришлось рассказать ему то, что я выведала в Кукушкином доме, после чего он впал в еще большую задумчивость.

Наконец мы покинули Лейпциг и в сентябре 1782 года оказались в Вене. Тут, к своему удовольствию, я встретилась с леди Кенти, которая, как и обещала, путешествовала по Европе. Леди Кенти обладала большими связями и настаивала, чтобы я появлялась в домах у знакомых сановников. Мне это порядочно наскучило, и скоро я отказалась сопровождать леди Кенти в ее бесконечных визитах, тем более что отец Булгарис списался со своим старым знакомым митрополитом Арсением и назначил день отъезда в провинцию, которая называлась Венецианской Албанией.

Прощаясь, леди Кенти погрозила мне пальцем.

«Милая Нэтти, я все о вас знаю. Сколько бы ни скрывали свое прошлое, оно рано или поздно станет явным, и напрасно вы таитесь от лучших друзей. Поверьте, придут времена, когда вам понадобится их помощь».

Мы сердечно простились, и леди Кенти взяла с меня обещание известить ее о времени отъезда в Россию, ибо она давно мечтала посетить эту страну.

«Я поеду с вами и, надеюсь, Россия будет ко мне гостеприимна», — сказала она.

Надежда ее сбылась, но намного позже, чем ожидалось. Все задержалось по воле событий, которые произошли в черногорском городе Которе.

Митрополит Арсений принял нас очень сердечно. С отцом Евгением они тотчас углубились в изученье трактатов, а я часто отправлялась гулять в чудесные места, которые окружали этот небольшой уютный город.

Сопровождал меня митрополичий служка, скромный и молчаливый черногорец. Однажды больше знаками, чем речью, он сообщил, что со мной хотят говорить по важному делу и дело это касается тайны моего рождения. При этом служка поставил условие, чтобы отец Евгений о встрече не знал. Подумав, я согласилась. Служка привел меня в каменный дом на окраине города и попросил подождать. Скоро в комнату вошел пожилой, но крепкий еще человек. Он поклонился мне, приложив руку к груди.

«Я Марко Танович, госпожа, — произнес он. — Я черногорский канцлер и самый близкий друг правителя Черногории Стефана Малого, который иначе называть себя не велел, однако все мы знаем истинное его имя».

Я слушала человека внимательно.

«Стефан Малый, человек великий, почил, но великие люди бессмертны, и проходит их жизнь во многих обличьях. То же можно сказать и о тебе, госпожа, носящая одно из своих имен, но таящая истинное».