Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский Страница 41

Фейлинг помог кавалеру спешиться, и они пошли в дом. Да, Агнес не шутила, когда говорила, что мебель в доме хороша. И в спальне было что взять, и в других комнатах. И книги остались после Агнес, и всякое другое.

— С чего начать? — спросил инженер Шуберт. — Что будем грузить в первую очередь?

— Всё, — ответил кавалер, разглядывая мебель в спальне. — Кровать так не вынести, придётся разбирать. Сможете?

— Конечно, — отвечал инженер. — Но до вечера не управимся, да и телег мало взяли.

— Не торопитесь, вывезете всё в сохранности — получите награду, — Волков не стал мелочиться. — Сто талеров. Но прошу вас следить, чтобы работники ваши не воровали.

— Прослежу. Буду стараться, — обещал Шуберт. — Я ещё не смотрел чердак и подвал, но думаю, что за пару дней всё вывезем.

Волков пошёл по дому дальше, разглядывал другие покои, а тут по лестнице к нему идёт бургомистр Мартинс со своими людьми.

Толстяк стал кланяться:

— Узнал от людей, что вы тут, думаю, врут, а увидал ваше знамя, так понял — не врут, поспешил засвидетельствовать…

— Сколько стоит этот дом? — прервал его кавалер.

— Десять тысяч с мебелью и имуществом, — сразу ответил Мартинс.

— Десять? — не поверил Волков. Дом в Ланне, в котором сейчас жила Агнес, был в два, а может, и три раза меньше, а стоил в два раза дороже. — Такой дом — и всего десять тысяч?

— Город у нас небольшой, — стал объяснять бургомистр, — стен нет, гарнизона нет, поэтому богатые люди тут жить не желают. Только господин кавалер фон Эрлихген и решился его купить.

«При ваших-то деньгах давно могли построить стены».

— Купите у меня этот дом, отдам за восемь тысяч, — сразу назначил цену Волков.

— Я? Но у меня нет таких денег! — стал говорить Мартинс, даже к спутникам своим обернулся как к свидетелям.

— Так купите в казну города, — сразу нашёл выход кавалер. — И ещё, — прибавил он, пока Мартинс не опомнился, — моим людям нужны сюрко, — бургомистр вытаращил на него глаза, — ну, это ваффенрок, что надевается поверх доспеха, из хорошей материи, ваши портные должны знать, что это, можно без моего герба, достаточно бело-голубых квадратов, двадцати двух штук мне хватит.

— Но… Но… В казне сейчас совсем нет денег, — начал хныкать толстяк, — мы только что собрали вам двадцать тысяч талеров, а ещё дом выкупить, верёвки, ваши одежды… И телеги с лошадьми вы так и не вернули… И те, что мы вам отправим, не вернёте… Наверное…

А Волков стал довольно бесцеремонно тыкать ему пальцем в жирную грудь:

— Милейший, пока мужичьё грабило купчишек и всю округу, вы неплохо разжирели на торговле с ними. Когда мои люди узнали, сколько золота ландскнехты вытрясли из ваших соседей в Рункеле, мне стало трудно их останавливать, — он погрозил бургомистру пальцем. — Если не будете мне помогать, мои силы могут и иссякнуть. И пара тысяч злых и голодных людей придут к вам сюда, чтобы заглянуть в ваши сундуки, а заодно и под юбки ваших жён. Уверяю вас, господа, вам их визит будет не по душе.

— Мы всё поняли, — пролепетал бургомистр. — Я попробую убедить горожан найти ещё денег.

— Да уж потрудитесь, — произнёс Волков и, не попрощавшись, пошёл по дому дальше, осматривать мебель и на удивление хорошую обивку стен.

Крепкая материя, серо-голубая, с узорами из серебряных листочков. Изысканно, тонко. У Железнорукого или его ведьмы был неплохой вкус.

Тут он, для самого себя неожиданно, подумал, что такая обивка пришлась бы по вкусу Бригитт. Почему он вспомнил сейчас про эту красивую женщину? Потому что захотел её увидеть, показать ей эту обивку? А ещё вспомнил про то, что у неё сейчас, наверное, веснушки высыпали на лицо. И на плечи, и на спину. Как раз время для них.

А ещё вспомнил, что не писал ей. Ни ей, ни жене. За последние две недели, как вывел обоз из лагеря, так он не вспоминал о Бригитт. Но теперь вдруг, оглядывая богатый дом, вспомнил. А ведь она беременна. И живёт в доме, где есть люди, которые её ненавидят.

«Надо будет написать письма завтра. Бригитт и архиепископу. Ну, может, и жене. Да, жене тоже нужно. Порадовать всех моей победой».

Он вернулся и нашёл Шуберта, тот следил, как сапёры разбирают красивую медную посуду на кухне:

— На втором этаже, в господских покоях, отличная обивка на стенах. Выберите двух самых умелых людей, чтобы сняли её без повреждений. Уж очень она хороша.

— Сейчас же пойду посмотрю, что можно сделать, — отвечал инженер. — Если она не клееная, а прибитая, то снимем без потрат. Одно плохо, телег взяли слишком мало, те двенадцать, что взяли, мы уже наполнили.

— Я возвращаюсь в лагерь, оставлю вам пять солдат с сержантом, нагруженные заберу, пришлю ещё телег, — обещал кавалер. — Сколько телег прислать?

— Думаю, два десятка будет довольно, — прикидывал инженер, — ночевать тут останемся, за вечер и утро всё соберём, обивку снимем, к обеду дом будет пуст.

— Оставлю вам пять солдат и сержанта на всякий случай, — сказал кавалер, на том они и распрощались.

Ждать до утра не смог, как приехал, так сразу сел писать письма, и первое письмо, вот глупость какая, конечно же, стал писать Бригитт.

Раньше ему, конечно, женщины тоже нравились, взять хоть ту же Брунхильду, он и ревновал её даже. Но чтобы так вот желать написать письмо, писать ей слова всякие, хвастать своими успехами, про обивку стен писать, узнавать, как она поживает, как чрево её?

«Старею, что ли?»

Самому ему от этих чувств становилось не по себе, а может, даже стыдно. Поэтому многие ласковые слова, что сами лезли в голову, писать ей не стал. Слишком ласково тоже нехорошо. А то возомнит о себе ещё. Перечитал его. Дрянь. «Скучаю безмерно. Руки ваши желаю целовать». Сопли, совсем как юнец глупый написал. Посмеётся ещё бабёнка. Скомкал бумагу. Взялся писать другое. Опять не получалось так, как он хотел. Но этот текст был уже более зрелый, более достойный, где всё по делу. Писал, но всё равно получалось плохо. Когда с ним такое было, чтобы он письма написать толкового не мог? Да никогда! Кавалер ротным писарем в молодости бывал. Знал, как писать. А тут не знал, как женщине написать… Тем не менее письмо он ей дописал.

Взялся писать архиепископу, а тут охрана доложила, что пришёл монах.

— Зовите, — обрадовался Волков, ему надоело писать самому, пусть монах попишет, раз