Алексей Махров - Царь из будущего. Жизнь за «попаданца» Страница 41

Один из моих государю телеграмму вынес от Рукавишникова. Прочитал батюшка наш телеграмму, бросил и за новую папиросу. Я незаметно, носком сапога поддел ленту, прочитал. «Прибыл тчк веду бой». Ну, ясно. Сейчас Ляксандра Михалыч англичанишкам покажет, почем фунт лиха. Чего ж переживать?

Государь вроде как поуспокоился. Шагает уже не быстро, а так, вроде прогуливается. Шагов пять-шесть пройдет, остановится, постоит и опять пойдет. До конца поезда дошел – велел себе бокал цимлянского вынести. Добро, коли успокоился, а то ведь за последние три дня аж с лица спал. Ни разу толком пообедать не изволил. Вот сейчас ему доложат, что «Железняк» на Питер пошел, вот тогда… Да вона, всадники показались, должно с донесениями торопятся…

…Богородица-заступница! Не наши это, не наши! Как же это, как же пропустили-то англичашек к самому государеву поезду?!

У нас труба тревогу затрубила. Выкатились из поезда все наши – и стрелки, и атаманцы. Я своими разом командую, Филя – своими. Мои два «Единорога» из поезда вытащили, махаевские тоже. Вдруг смотрю – государь наш у кого-то «Бердыш» забрал, примеривается сам стрелять. Нет, он из «Бердыша» палит – не многие так умеют. «Бердыш» государю боле всего по душе. Он его на свой лад «ручником» именует. А все ж не порядок, чтоб сам царь-батюшка в бой шел…

– Государь, – говорю, – уходите отсюда. Мы их задержим, а вы уходите. Сейчас паровик тронется, и от англичан вас увезет…

А государь в ответ усмехается: не дури, мол, Егорка, некуда уезжать. Англичане, чай, не глупее тебя: должно, путь уж разобрали.

Я ему: тогда, мол, на коней и уходи, государь. А он только что не хохотать: да ты что, братишка, удумал? Это я, значит, во чистом поле один поскачу? Чтоб наверняка убили? А потом похлопал меня по плечу и спрашивает: а чего это ты, Егор, переполошился? Сколько, говорит, у нас здесь пулеметов?

Тут только до меня и дошло: нас хоть и немного, всего с полсотни, но в поезде-то четыре «Единорога» да «Бердышей», почитай, десятка три. Плюс «сенокосилка». Как она стреляет, я пока не видел, но государь говорил, что запросто десяток пулеметов может заменить. А англичан тех сколько? Ну пусть сотен восемь наберется… Государь уже командует: два «Единорога» – у паровика, два – у хвостового вагона. Всем остальным залечь под вагонами. Патроны не беречь, но стрелять не раньше, чем на триста шагов подойдут. Огонь, говорит, по моей команде.

Тут мои лейб-конвойцы и Филины стрелки махом кинулись выполнять, а мы, стало быть, рядом с государем залегли, за колесами укрылись. Рядом наши связисты да генералы с прочими офицерами лежат, у паровика – бригада паровозная.

Ждать-то недолго пришлось. Англичане враз развернулись да лавой на нас и пошли. Ежели бы, наприклад, со стороны смотреть – красивше ничего не сыскать, когда конные, да лавой. Горны у них трубят, пики перед себя опустили, у гусаров доломаны развеваются… Красиво, кабы не на нас шли. А так… вот ужо шагов пятьсот до нас осталось, а вот и четыреста… вот ужо не боле трех сотен будет… Матушка-заступница, оборони, спаси государя!

Интерлюдия

Генерал Мэтьен подавил в себе мальчишеское желание пойти в атаку в первых рядах. Но остаться в тылу – нет, это уже было выше его сил! Поэтому он принял компромиссное решение: первым в атаку устремился 6-й уланский, а Мэтьен скакал впереди 10-го гусарского. Но гусары не желали быть вторыми и, нещадно шпоря коней, догоняли и обгоняли улан. Мэтьен видел, как вдоль поезда мечутся фигурки в мундирах дикарского покроя, они что-то тащили, суетились, но тщетно, тщетно! До поезда оставалось уже не более двух с половиной сотен шагов…

Рассказывает Олег Таругин

(император Николай II)

Когда кавалерия приблизилась метров на триста, предбоевой мандраж у меня прошел. Впрочем, как и всегда. Я отчаянно, панически, до судорог и колик в животе, боюсь драки, но в последние мгновения страх куда-то уходит, и бой я уже начинаю с холодной головой. Британцы начали атаку правильным развернутым строем, но к середине дистанции услужливо сбились в кучу, явив собой замечательную цель. Вот до чего доводит соперничество! Каждый из этой шайки мечтает лично полоснуть меня клинком. А что я им сделал? Понятия не имею. Однако хватит разглагольствовать, дистанция – двести метров, пора.

Я поудобнее перехватил свой РПК (что бы там Димыч ни говорил, а его «Бердыш» – РПК в чистом виде!), примерился, поймал в прицел особо нахального улана:

– Огонь!

Если вам не доводилось слышать, как одновременно рявкают четыре десятка пулеметов, причем четыре из них – крупняки, вы многое потеряли. Сильнее этого – только жуткий рев чудовищной Димкиной «сенокосилки». Я не садист, и кровью особо не наслаждаюсь, но это! Семьсот бравых кавалеристов, которые мгновение назад уже чувствовали, как под их клинками разваливается на части мое туловище, теперь превратились в одуревшую от ужаса мешанину еще живых и уже отправившихся в гости к создателю. По полю словно прошлись косой. Метафора, конечно, банальная, но другой просто не подобрать. Кавалеристы валятся как колосья. Крупнокалиберные пули рвут конские и людские тела на части, точные очереди ручников выцеливают пытающихся выбраться из этого ада. Лошади уже не ржут, а точно воют в предсмертной тоске.

Неожиданно боковым зрением я зацепляюсь за что-то непонятное, «неправильное». Оторвавшись от прицела, скашиваю глаза… Богоматерь Казанская! Из-под вагона, выставив над рельсами вместо оружия свою механическую шестнадцатимиллиметровую камеру «Зоркий» (производства завода «Братьев Рукавишниковых»!), ведет документальную съемку «героический фронтовой кинооператор» Сергей свет Рукавишников! Да уж… Вот тебе и «с «Лейкой» и блокнотом, а то и с пулеметом»! Вот он переводит объектив с панорамы уничтожения на линию стрельбы, стараясь захватить широкий план обороняющихся лейб-конвойцев и стрелков. Молодчик!..

…Верховых уже нет. Пора бы, кстати, и кончать бойню: нам вполне могут пригодиться живые пленные.

Я кричу, срывая голос, пытаясь прекратить огонь. Ну да, щаз! С тем же успехом я мог бы попробовать переорать рев движков реактивного истребителя. Приходится передать команду по цепочке.

Смолкает последний «Единорог», и наступает удивительная, звенящая тишина. Слышно, как где-то вдалеке возмущенно орет обиженная ворона, как осыпаются потревоженные камушки балласта по насыпи, как дышат мои соратники. Я поднимаюсь на ноги. Вот и исторический кадр для нашего фронтового оператора: император всея Руси стоит, опираясь на пулемет. Ни дать ни взять – государь-победитель!

Рядом поднимаются мои соратники. Отряхиваются, оглядывают поле боя. Да какого боя – уничтожения. Тут и там видны только отдельные шевеления. Причем видно, что шевелятся в основном лошади, более живучие, чем люди. Вот так! Стрельба велась менее минуты – я даже один магазин своего «Бердыша» добить не успел. А двух кавалерийских полков – как не бывало! Как там у классика: при тысяче стволов на километр фронта, о потерях противника не докладывают![74]