Валерио Манфреди - Спартанец Страница 41

Бритос и Агиас надеялись, что их снова пригласят в город, потому что, хотя причина их безопасного возвращения и была обнародована, но тень подозрения осталась. На собраниях сиденья, находившиеся рядом с их местами, всегда оставались пустыми, а прежние друзья больше не разговаривали с ними.

Агиас перестал выходить из дома днем, чтобы избежать возможных встреч с кем-нибудь из знакомых. Все дни он проводил в постели, уставившись остекленевшими глазами в потолочные балки.

Он выходил только по ночам, и долго бродил по опустевшим улицам в темноте. Его разум слабел день за днем.

Любовь родителей, которые никогда не теряли веры в него, была не в счет. Отвергаемый городом, которому он всегда преданно служил, под гнетом позора, которым народ заклеймил его, он потерял всякий интерес и привязанность к жизни.

Однажды ночью он возвращался домой, пьяный и возбужденный. Дул знойный, удушливый ветер, поднимая столбы пыли на затихших улицах спящего города.

Он открыл дверь своего дома, и порыв ветра, ворвавшийся внутрь, задул пламя огня, горевшего перед образами богов. Перепуганный таким зловещим предзнаменованием, юноша вернулся на улицу, не решаясь входить в свой дом.

Он побрел к дому своего друга, живущего поблизости, чтобы попросить лампу и снова зажечь огонь, дабы родители, когда проснутся, не увидели, что он погас.

Он несколько раз постучал в дверь. Собака на привязи начала лаять, и, наконец, вышел его товарищ, завернутый в простыню.

— Агиас, — сказал он, — что ты здесь делаешь в такой поздний час? Что тебе нужно?

— Я только что вернулся домой, — отвечал Агиас, — и уже собирался войти внутрь, как ветер вдруг потушил наш огонь. Дай мне лампу, чтобы снова зажечь его.

Друг посмотрел на него с сочувствием и одновременно с презрением и произнес:

— Нет, Агиас, прости, но я не могу дать тебе наш огонь. Мой брат был при Фермопилах… помнишь?

Он захлопнул дверь. Ветер подул с еще большей силой, разнося по округе упорный лай собаки. Агиас попятился, споткнулся на пороге, отлетел к стене, которая окружала дом, и долго тихо рыдал, прислонившись к ней.

На следующее утро обнаружили, что он повесился на потолочной балке в собственном доме, разорвав на полосы свой малиновый плащ.

Слухи об ужасной смерти Агиаса распространились по всему городу, достигли они и дома Бритоса. Эту новость принесла его мать.

— Бритос, — заговорила она, — произошло нечто ужасное. Агиас… умер.

— Умер? — эхом откликнулся сын, резко поворачиваясь к ней.

— Да, сын. Он повесился в своем собственном доме прошлой ночью.

Бритос замер на мгновенье, словно пораженный молнией. Он не мог справиться с дрожью, охватившей его тело. Затем он вышел со двора и направился к дому друга. Перед дверью стояла небольшая группа женщин в черном, тихо рыдая. Он вошел в темную комнату; в центре, на погребальном ложе лежало тело его друга, одетое в доспехи, которые его родители старательно привели в порядок, по возможности восстановив, по меньшей мере, часть былых украшений.

Его мать сидела с сухими глазами и лицо, покрытым вуалью, в изголовье, рядом со своим мертвым мальчиком.

Его отец подошел к Бритосу и обнял юношу.

— Бритос, — проговорил он упавшим голосом. — Бритос, для твоего бедного друга похорон не будет, не будут его сопровождать товарищи по оружию и почетный эскорт. Командир вашего отряда сказал мне, что, и почести не будут отдаваться «тем, кто струсил».

Он умолк, снимая край своего плаща в руках.

— Тем, кто струсил… — пробормотал Бритос, словно отвергая эти слова. — Тем, кто струсил!..

Он снова обнял убитого горем старика.

— Для Агиаса будет выполнен похоронный ритуал, — сказал он твердым голосом. И добавил: — И такой, какого заслуживает истинный воин.

Он ушел к себе домой, когда четыре илота стали готовить катафалк для доставки тела на кремацию, для которой уже были готовы ветки скромного погребального костра.

Под изумленном взглядом матери, Бритос достал из сундука парадные доспехи Клеоменидов, те самые, которые были на его отце в дни праздника, когда он появился в Доме Бронзы с царем Клеоменом.

Он тщательно вымылся, причесался, надушил свои длинные волосы, черные как смоль, собрал их в пучок низко на затылке. На ноги он надел чеканные защитные наголенники, надел кирасу, украшенную медными и оловянными орнаментами, затянул пояс, с которого свисал тяжелый спартанский меч. На плечах он застегнул черный плащ пряжкой с огромным желтым янтарем, потом взял большой щит, украшенный изображением дракона, и копье.

— Сын, зачем ты делаешь все это? Куда ты собираешься? — спросила Исмена.

— Командир нашего отряда отказался эскортировать Агиаса на похороны. Он сказал, что Спарта не отдает почестей тем, кто струсил. Поэтому будет справедливо, если трус будет эскортировать труса, сопровождая его к последнему месту успокоения. Я стану хранителем чести Агиаса.

Он надел шлем с тремя гребнями на голову и направился к дому Агиаса, не обращая ни малейшего внимания на насмешки и удивление прохожих. Он всю ночь простоял на часах около тела друга, как статуя бога войны.

Незадолго до рассвета, когда город еще спал, небольшая процессия двинулась по тихим улицам: впереди шли четыре илота с катафалком-носилками, за ними родители Агиаса с покрытой головой, к ним присоединилась небольшая группа родственников. Шествие замыкал Бритос в превосходных парадных доспехах, которые блестели в бледном свете серого рассвета.

Они прошли через центр города. Треноги перед Домом Бронзы почти потухли и лишь слегка дымились. Они повернули к южному входу в город. В великом безмолвии были слышны только далекий лай собак, да крики первых петухов, которые сразу же растворялись в неподвижном воздухе.

Когда они вышли в окрестности города, на дорогу, которая вела в Амиклы, Бритос заметил фигуру человека, одетого в поношенный серый плащ: это был Талос. Бритос жестом пригласил его присоединиться к ним.

— Ты единственный, кого не хватало на похоронах «того, кто струсил», — хрипло сказал он.

Талос присоединился в конец небольшой процессии, которая шествовала по пыльной дороге. Он прошел часть пути, разглядывая убогие носилки, на которых умерший раскачивался из стороны в сторону от неровного шага четырех носильщиков. Затем, неожиданно для всех, Талос достал из своей сумки тростниковую свирель и начал играть на ней.

Музыка, издаваемая простым инструментом, напряженная, вибрирующая, встревожила Бритоса, продолжавшего торжественно идти в медленной похоронной процессии; это был боевой гимн сражения при Фермопилах.

На выбранном месте умершего уложили на погребальный костер, и вскоре пламя уничтожило тело, изнуренное постом и безрассудством.