Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник) Страница 41

– Три?! – воскликнул Корнелис. – Он сказал, что у меня три луковицы?

– Сами понимаете, меня его слова поразили так же, как вас. Я обернулась. Они оба были так заняты своим разговором, что не заметили этого. «Но, – сказал мой отец, – он, может быть, припрятал эти луковицы вместо того, чтобы держать их при себе». – «Тогда уберите его из камеры под каким-нибудь предлогом, а уж я там все обшарю».

– О, да это же отпетый мерзавец, ваш господин Якоб! – не выдержал Корнелис.

– Боюсь, что так.

– Скажите-ка мне, Роза… – продолжал он задумчиво, захваченный какой-то внезапной мыслью.

– Что?

– Не правда ли, вы рассказывали, что однажды, когда вы готовили свою грядку, этот человек следил за вами?

– Да.

– Что он пробирался, как тень, за кустами бузины?

– Да.

– Не упускал ни одного движения ваших граблей?

– Ни единого.

– Роза! – прошептал Корнелис, бледнея.

– Ну?

– Это не вас он выслеживал.

– Тогда кого?

– Он и влюблен не в вас.

– Да в кого же еще?

– Он выслеживал мою дочернюю луковицу, и предмет его страсти – мой тюльпан.

– Ах, действительно! – воскликнула Роза.

– Хотите удостовериться в этом?

– А каким образом?

– О, это проще простого.

– Говорите!

– Ступайте завтра в сад, постарайтесь, чтобы Якоб, как и в первый раз, знал, что вы туда идете, и последовал за вами. Сделайте вид, будто сажаете луковицу, а потом уйдите из сада, но спрячьтесь за дверью и посмотрите, что он будет делать.

– Хорошо! А потом что?

– Потом? Будем действовать с учетом того, как поступит он.

– Ах! – вздохнула Роза. – Как же вы любите свои тюльпаны, господин Корнелис!

– Сказать по правде, – промолвил узник, вздыхая в свой черед, – с того мгновения, как ваш отец раздавил эту несчастную луковицу, мне кажется, будто во мне самом что-то умерло.

– Полно! – сказала девушка. – А вы не хотите сделать еще одну попытку?

– Как?

– Принять предложение моего отца.

– Какое предложение?

– Он же готов вам предоставить сотни луковиц тюльпанов.

– Да, верно.

– Согласитесь принять две-три луковички, а заодно с ними вырастите и свою.

– Да, это было бы славно, – протянул Корнелис, хмуря брови. – Если бы я имел дело только с вашим отцом… Но этот другой, этот Якоб, что шпионит за нами…

– Ах, ваша правда. И все-таки подумайте! Я же вижу, какого большого удовольствия вы себя лишаете.

В улыбке, с которой она произнесла эти слова, сквозила ирония.

Корнелис и впрямь призадумался не на шутку, было легко заметить, что он борется с сильнейшим искушением. Но в конце концов он вскричал, проявляя стоицизм, достойный античного героя:

– И все-таки нет! Нет! Это было бы безумием! Низостью! Если бы я таким образом нашу последнюю надежду отдал на волю чужой зависти и злобы, мне бы не было оправдания. Нет, Роза, нет! Завтра мы примем решение относительно вашего тюльпана, и вы будете растить его по моим указаниям. Что до третьей луковицы, – тут Корнелис глубоко вздохнул, – храните ее у себя в шкафу! Берегите ее, как скряга бережет свой первый или последний золотой, как мать – дитя, как раненый – последнюю каплю крови в своих жилах, о да, берегите ее, Роза! Что-то мне говорит, что в ней наше спасение и наше богатство! Храните ее, и даже если огонь небесный падет на Левештейн, Роза, дайте мне слово, что вместо ваших колец и украшений, вместо этого нарядного золотого чепца, так прелестно обрамляющего ваше лицо, вы будете спасать мою последнюю луковицу, в которой заключен мой черный тюльпан. Поклянитесь в этом, Роза!

– Будьте покойны, господин Корнелис, – печально и все же не без торжественности вздохнула девушка. – Ваша воля для меня закон.

– И даже, – продолжал молодой человек, распаляясь все сильнее, – если заметите, что за вами следят, шпионят за каждым вашим шагом, что ваши речи будят подозрения у вашего отца или у этого ужасного Якоба, который мне ненавистен, – что ж, откажитесь от меня, Роза, забудьте меня, неважно, что я только вами жив, что у меня в целом свете нет, кроме вас, никого. Пожертвуйте мной, не приходите больше, но тюльпан сохраните.

Роза почувствовала, как больно сжимается сердце в ее груди и слезы подступают к глазам.

– Увы! – прошептала она.

– Что такое? – спросил Корнелис.

– Мне ясно одно.

– Что вам ясно?

– Я вижу, – сказала девушка, уже не сдерживая рыданий, – вижу, вы так любите тюльпаны, что в вашем сердце не осталось места для других привязанностей!

И она убежала.

Этот вечер после ее ухода и всю последовавшую за ним ночь Корнелис чувствовал себя хуже, чем когда бы то ни было. Роза рассердилась на него, и она была права. Возможно, она больше не придет повидать узника, он никогда не услышит ни о ней, ни о своих тюльпанах.

И тут… мы, право же, не знаем, как объяснить подобную странность в натуре образцового тюльпановода, равного которому не найдешь в целом свете, но к стыду нашего героя и в ущерб садоводству в целом, вынуждены признаться, что из двух страстей, обуревавших Корнелиса, он был более склонен сожалеть о любви Розы. И когда часа в три ночи он задремал, измочаленный усталостью, замученный страхами, терзаемый раскаянием, большой черный тюльпан в его сновидениях отошел на второй план, уступив место синим, полным невыразимой нежности очам светловолосой фрисландки.

XIX. Женщина и цветок

Однако бедняжка Роза, запершись в своей комнате, понятия не имела, о чем или о ком грезил Корнелис. После всего, что он ей наговорил, она, естественно, думала, что он мечтает больше о своем тюльпане, чем о ней. Но Роза ошибалась.

А поскольку поблизости не нашлось никого, кто мог бы сказать ей, что она заблуждается, так как неосторожные слова Корнелиса запали ей в душу и жгли, словно капли яда, Роза никаких снов не видела, а плакала.

В самом деле, она была девушкой высокой души, мыслящей, глубокой и не склонной к самообману и на свой счет не обольщалась. Не потому, что не сознавала своих моральных и физических достоинств, а потому, что здраво оценивала свое общественное положение.

Корнелис был ученым, Корнелис был богат – если не теперь, то до конфискации имущества, Корнелис из того сословия, что кичится лавочными вывесками, расписанными на геральдический манер, куда больше, чем родовая знать – своими фамильными гербами. Следовательно, Корнелис мог дорожить Розой, простой дочкой тюремщика, лишь как приятной забавой, но о том, чтобы отдать ей свое сердце, разумеется, не могло быть речи – для этого скорее подходил тюльпан, самый гордый и благородный из цветов.