Мартин Стивен - Крайняя мера Страница 41

— Доброе утро, Том, — приветствовал его Грэшем, стараясь придать голосу бодрость, насколько это позволяла окружающая обстановка.

У Генри имелись все основания для паршивого самочувствия в стенах Тауэра, где ему в свое время пришлось пройти через всевозможные унижения и муки. Однако и без таких воспоминаний Тауэр неизменно наводил ужас на посетителей. Из его сточной канавы исходило страшное зловоние, а центральная часть Белой башни, построенная во времена Вильгельма Завоевателя, стала грубым и жестоким свидетельством не знающей пощады власти, в чем Грэшем мог лично убедиться. На древнем строении лежала печать безжалостности, и оно отличалось полным отсутствием красоты. Вместилище неслыханной жестокости, веками творившейся в его стенах. Наружные стены, свидетели многовековой истории Англии, выглядели такими же неумолимо непреклонными, как и сама башня. Одним словом, Тауэр представлял собой крепость в чистом виде, ставшую грубым инструментом в руках власти. Повсюду ощущалось дыхание зла, и даже иногда звучащую здесь музыку засасывал мрак, и она глохла, как и множество загубленных душ, застывших в безмолвном вопле отчаяния.

Когда Грэшем и Манион зашли в камеру, Фелиппес поднялся им навстречу, и его лицо на мгновение прояснилось, а затем снова нахмурилось и приобрело тревожное выражение, хотя он искренне обрадовался своим посетителям. Беспокойство Томаса не ускользнуло от внимания Генри, но он ничего не сказал.

— Господи! Сам Генри Грэшем, да еще вместе с великаном-слугой, который не отходит от вас ни на шаг! Как поживаете, сэр, и что нового происходит в мире?

После смерти Уолсингема созданная им шпионская империя стала приходить в упадок из-за отсутствия центральной власти. Тому Фелиппесу досталась выгодная должность сборщика денежных пособий, с бесконечными взятками и прекрасным домом, из которого ему было удобно наблюдать за теми, кто собирался отплыть к берегам Франции, и докладывать об их намерениях своему новому хозяину лорду Сесилу. Он жил в дружбе с Артуром Грегори, человеком Дорсета, славившимся талантом открывать запечатанные письма и снова их запечатывать, так, чтобы получатель ни о чем не заподозрил, и с бессовестным шпионом по имени Том Барнс. Все шло замечательно, пока в один прекрасный день Фелиппес не очутился в Тауэре, явно по приказу Сесила, где и пребывал по настоящий день.

— Мир мало изменился, Том, и люди в нем такие же порочные, как всегда, — весело ответил Грэшем.

— Ну, значит, действительно ничего не меняется! — рассмеялся в ответ Фелиппес.

После этого замечания он занялся содержимым корзинки, принесенной Манионом, в которой находились самые лучшие яства, обнаруженные им в доме. Кроме еды, предусмотрительный Манион положил туда три бутылки приличного вина, которые первыми подвернулись ему под руку при посещении домашнего погреба. От внимания Грэшема не ускользнула жадность, с которой Фелиппес набросился на еду.

Насладившись трапезой, он отхлебнул вина из простого стакана, стоявшего на голом столе, и взглянул на Генри.

— Другие бы на вашем месте уже задали множество вопросов, а вы сидите и чего-то ждете, да еще принесли мне еду и вино. Почему?

— Почему жду или почему принес еду и вино? — спросил Грэшем, поудобнее устраиваясь на трехногом табурете, кроме которого в камере почти не было мебели. — Я жду, потому что такая старая хитрая лиса, как ты, расскажет мне только то, что захочет и когда захочет, но никак не раньше. А еду и вино я принес, потому что мне это ничего не стоит, и, кроме того, старая хитрая лиса однажды мне очень помогла и, возможно, поможет снова.

— И какая же вам требуется помощь, сэр Генри, при вашем-то богатстве, великолепном доме и ослепительной красавице под боком? Какой толк от старой хитрой лисы, если ее заперли в этом склепе и, похоже, не собираются выпускать?

— Меня пытаются убить, Том. — Голос Грэшема звучал тихо, и в нем не слышалось и тени жалости к себе, как будто речь шла о самом обыденном деле.

В сырой и темной камере наступила мертвая тишина, и Грэшему показалось, что его слова не слишком удивили Фелиппеса.

— Думаю, меня хотят убить не из-за великолепного дома или богатства и даже не из-за ослепительной красавицы. Я не знаю ни причины, ни имени заказчика. А вот ты прольешь свет на это дело. Обладание нужной информацией — великая сила.

— Да, я знаю, что на вашу жизнь покушались прежде и, несомненно, снова попытаются убить. И, знаете, сэр Генри Грэшем, в один прекрасный день им повезет, и они расправятся с вами, как и со всеми нами.

— Вот видишь, Том! — бодро воскликнул Грэшем. — Если это им не удастся, их работу выполнит Господь или дьявол. Но прежде я хочу заставить их хорошенько побегать.

— Скольких человек уже убили? — хмуро спросил Фелиппес, устремив на Грэшема взгляд, не утративший былой остроты и проницательности.

— С моей стороны погиб только Уилл Шедуэлл. Ты помнишь беднягу Уилла, эту ходячую чуму в человеческом обличье, вместилище всех болезней на свете? Однако он был по-своему преданным и заслужил лучшую участь, чем смерть от излишней дозы речной воды. Что до наемных убийц на реке, думаю, что это не последние жертвы.

— Я помню Уилла Шедуэлла. Он закончил бы свои дни счастливо, если бы упился до смерти, но, разумеется, не речной воды. Итак, чем может вам помочь несчастный узник?

— Сначала расскажи, как ты оказался в этой дыре. Я-то думал, твои дела идут хорошо. Почему же колесо фортуны неожиданно опустило тебя так низко?

— Я привык к праздности и комфорту. Словом, позволил себе расслабиться, чего никогда не делали вы, сэр Генри. Я шел по следу папистской бури, бушевавшей за границей, и ко мне приходило и уходило множество людей, с которыми не следует иметь дела. Я написал проклятому негодяю Хью Оуэну, назвался Винсентом и заверил его, что примкну к любому делу, которое он поддерживает. Я надеялся, что он разоблачит себя и напишет ответ, который я смогу показать Сесилу. Но он не ответил.

Фелиппес снова сделал большой глоток вина. Стоявшая на столе бутыль уже наполовину опустела.

— И тогда я сам ответил на собственное письмо.

— Ты написал письмо этому предателю Оуэну за границу, а потом сам же на него и ответил? — недоверчиво переспросил Грэшем.

Изуродованное оспой лицо Фелиппеса расплылось в широкой улыбке.

— Почему бы и нет? — Он широко развел руки. — В конце концов, человеку нужно как-то жить. Сесил не узнал бы настоящего шпиона, если бы даже тот пришел к нему и укусил за задницу. Я зашифровал свой ответ наилучшим образом и назвался Бенсоном. Бенсон написал замечательное письмо, полное намеков о многочисленных заговорах против короны и королевства. И я продал Сесилу его письма.