Александр Дюма - Парижане и провинциалы Страница 42

Анри бросил поводья Тому, спрыгнул на землю с ловкостью и проворством умелого гимнаста и оказался в объятиях Мадлена.

— А! Ну вот, наконец, и ты, злой мальчишка! — сказал ему Кассий, утирая слезу. — Ну, что?

— Я отвечу вам, но иначе, чем дон Родриго ответил дону Диего после убийства дона Гормаса. Он сказал: «Ешьте, отец!» Я же говорю: «Охотьтесь, крестный!»

— Значит, Генский лес наш? — спросил Мадлен.

— Со вчерашнего дня в полном нашем распоряжении на правах собственности: продан, куплен, оплачен. Вы можете стрелять в нем всех, кто там есть: зайцев, кроликов, косуль — и никто больше вам не скажет ни слова.

— Тогда трубите в фанфары, — закричал Мадлен, — мы сегодня же обновим нашу покупку, слышишь, Жюль!

— Да, слышу; но ты же отлично понимаешь, что я не полезу ради забавы в этакую чащобу; это годится для тебя, похожего на лезвие ножа, или для такого угря, как Жиродо. Вы вступите в лес с наветренной стороны, а я устроюсь с противоположной его стороны, с удобством сидя на межевом столбе, и всех, кого вы спугнете, буду встречать так: «Паф! Паф!»

— Вы их убьете? — спросил Жиродо.

— Или промажу, — ответил Жюль. — Я не притязаю, как Мадлен, на то, чтобы убивать семнадцатью выстрелами семнадцать бекасов. Если стреляешь так, то пропадает всякое удовольствие… Здравствуйте, господин Анри, вы чувствуете себя хорошо, я тоже. Вот две вещи, которые доставляют мне громадное удовольствие. А вот и я! Вот и я!

И, как образно выражаются местные жители, скатившись с вершины пригорка вниз к Мадлену и Анри, он упал прямо в их объятия; оба, широко расставив руки, преградили ему путь.

— Вы хорошо сделали, что остановили меня, — произнес Жюль, весело улыбаясь, всегда готовый в первую очередь посмеяться над собой, что ему позволяло смеяться над другими. — Если бы не это, я бы мог катиться прямо до самого Данплё.

Анри сердечно пожал руку Жюлю, ибо испытывал к нему не только глубокое уважение как к порядочному человеку и честному торговцу, но еще и искреннюю дружбу как к славному малому.

— Ну вот вы и прибыли, — продолжал Жюль. — Теперь можно серьезно заняться завтраком, не правда ли, Кассий? Но это вовсе не ради того, чтобы я мог поесть. Я теперь лишь пью: говорят, что это даже заметно по моему носу.

— Дело в том, что ваш нос превращается в маленькую розочку, господин Жюль, — сказал Жиродо.

— Ничего, ему еще далеко до того, какого цвета был нос у моего отца. Ты не знал, Кассий, моего бедного отца, вот он бы заставил тебя посмеяться!.. Нет, это вовсе не ради того, чтобы я мог поесть, а ради того, чтобы посидеть за столом с друзьями. Вас утомила поездка, господин Анри?

— Нет, я доехал под парусиновым навесом, положив пальто под голову и охапку соломы под бок.

— Послушайте, а ведь это мысль. Во время моей последней поездки я думал, что мы задохнемся… Нет, не я, а мои соседи. Представьте себе, я велел рассыльному в гостинице пойти и заказать мне, как обычно, два места на дилижанс, ведь, имея два места, я еще кое-как выкручиваюсь из положения. Мой посыльный возвращается и говорит мне: «Все в порядке. Ваша просьба выполнена». Я даю ему чаевые. В восемь утра я заявляюсь в «Оловянное блюдо», подаю квитанцию, которую я даже не раскрывал, и требую от Левассёра мои два места… Идиот-рассыльный забронировал мне одно место в купе, а другое — в ротонде.

— Больше всего мне хочется как можно скорее сесть за стол, — сказал Мадлен, — но это зависит от Анри. Когда ты будешь готов, мой мальчик?

— Мне нужно время лишь чтобы переодеться и принять ванну, которая, должно быть, меня уже ждет.

— Мы даем тебе час, этого достаточно?

— Вполне.

— Ну что ж, тогда по коням! Сейчас половина десятого, ровно в половине одиннадцатого мы тебя ждем.

Анри еще раз обнял Мадлена, пожал руки Жюлю и папаше Жиро, попрощался с Жиродо, вскочил в тильбюри, и лошадь крупной рысью покатила коляску к замку Норуа.

Поскольку Мадлен не ждал больше никого, кроме своих соседей, которые, подобно Анри, должны были прибыть в условленный час, то все отправились на ферму, где, к большому удовольствию папаши Мьета, с утра не бравшего в рот ни крошки, чтобы не испортить себе предстоящую трапезу, в тот же миг был отдан приказ насадить на вертел большие куски мяса.

Прошло около получаса среди раблезианских рассказов Жиро, шуток Жюля Кретона над другими и над самим собой и обид Жиродо, всякий раз готового рассердиться, но всякий раз вновь обретающего свое хорошее настроение благодаря искренней, заразительной веселости Жюля, как вдруг послышались торопливые, частые и звонкие удары кнута, возвещающие прибытие гостей, уверенных в добром приеме.

Почти сразу же вслед за этим в проеме ворот показалась коляска. Мадлен, который жарил на сильном огне фрикасе из кролика, удерживая одной рукой кастрюлю за ручку, вскрикнул, поставил кастрюлю на плиту, бросился к двери, выходящей во двор, перепрыгнул через три ступени и побежал навстречу вновь прибывшим, ведь это были не кто иные, как его друг Пелюш и его крестница Камилла.

Остальные гости, привлеченные радостным криком Мадлена, высыпали на порог дома, чтобы присутствовать при высадке из экипажа этих двух приезжих, совершенно им незнакомых.

Было очевидно, что путешественники с таким же нетерпением хотели обнять Мадлена, с каким Мадлен хотел обнять их, но высадка, хотя и казалась самым простым и обычным делом как приехавшим, так и зрителям, не обошлась без трудностей и даже без происшествия.

Кроме Бастьена, сидевшего на облучке и спрыгнувшего на землю, как только шарабан въехал во двор фермы, а также г-на Пелюша и Камиллы, расположившихся на сиденье, в шарабане находился еще один пассажир, о ком за последние две трети пути все забыли, но кто, как только они остановились, напомнил о своем присутствии суматошным лаем.

Это был Фигаро, которого, напомним, г-н Пелюш после приключения с папашей Лажёнесом привязал к ноге повыше лодыжки, но пониже колена, веревкой, одолженной ему Бастьеном, и который, с тех пор как он увидел кур, возившихся в навозной куче, и заметил уток, барахтавшихся в луже, казалось, был одержим желанием или, скорее, даже страстью как можно быстрее выбраться из экипажа.

Увидев горящие глаза Фигаро, г-н Пелюш испугался за кур и уток своего друга Мадлена и старался усмирить пыл собаки, удерживая ее за ошейник.

Фигаро рвался вперед, г-н Пелюш тянул его назад, и потому Камилла тщетно протягивала руки своему крестному через эту пару борцов.

К несчастью, г-н Пелюш, полностью снаряженный для охоты, был лишен свободы движений. В тот миг, когда он кричал Мадлену: «Спасай своих кур и уток!» — ошейник выскользнул у него из рук. Фигаро устремился вперед, и г-н Пелюш от резкого толчка потерял равновесие и вылетел из шарабана, исполнив сальто, которое в цирке вызвало бы гром аплодисментов.