Юрий Иванов-Милюхин - Казачий дух Страница 42

— У этого Нечипуренко в роду тоже были выходцы из дворянского сословия, из украинского, — после некоторого молчания заговорил Громыко. — Самое неприятное, что их имение находилось недалеко от того места, в котором прошло мое детство. В мои-то годы и такой удар…

Молодой мужчина расслабился, ему стало ясно, что чаша весов перетягивает не в его пользу. Если бы было по другому, Громыко не надумал бы акцентировать внимание на его происхождении, он остановился бы на ключевых вопросах мировой политики, имеющих большее значение в диалоге двух дипломатов. Но напоминать о своих заслугах, принесших родине немалые дивиденды, он не решился, опасаясь отрицательного результата. Андрей Андреевич имел привычку нейтрализовать хорошую защиту оппонента и тут-же переходить в более изощренное нападение.

— Это позор для всего нашего дипкорпуса, — чуть наклонив голову, вежливо сказал Вадим. — Примите мои сочувствия, уважаемый Андрей Андреевич, но сделать что-либо теперь вряд ли будет возможно.

— Наказать засранца никогда не поздно, его все равно достанут хоть в Штатах, хоть на дне океана, — вскинул подбородок Громыко. — Хоронить нас — коммунистов — рановато, тем более, весь наш социалистический строй, завоевания которого мы успели преподнести всему миру. Не успел Генеральный секретарь нашей партии немного прихворнуть, как крысы побежали с корабля… Но мы еще покажем, на что способны. — И добавил, собираясь уходить. — К этому вопросу мы с вами еще вернемся.

Сухопарая фигура с приподнятым плечом скрылась за колонной, загораживающей дверь в коридор здания. Вадим постоял немного и тоже пошел к жене и товарищу, следившим за его разговором с Громыко с пристальным вниманием. Он не знал, к какому вопросу обещал вернуться министр — то ли к теме его происхождения, то ли к методам наказания провинившегося посла, в груди у него поселился прохладный пузырек, начавший перекатываться там с места на место.

Раут закончился, дипломаты стали покидать основательное здание министерства на Старой площади и разъезжаться по домам. Уже в машине Вадим снова вспомнил о сыне Панкрате, подумал о том, что парень растет своенравным, не стремящемся добиться высоких целей. Его интересовали больше военные дисциплины, нежели естественные науки или тайны дипломатических изысков в международных отношениях. Было ясно, что он пойдет по стопам дедов и прадедов, в большинстве своем людей военных. Дочь Софья, которой исполнилось двенадцать лет, тоже тянулась лишь к тому, что лежало на поверхности, то есть, к поп культуре, к любовным романам типа "Анжелики" И хотя говорить об интересах девочки было пока рано, создавалось впечатление, что дети напрочь отвергают науку разуметь. А это означало, что передавать по наследству накопленный опыт, пусть маленький, но уже свой, было некому. Сделанный вывод удручал, Вадим терпеть не мог людей в погонах, считая их ограниченными особями, он мечтал разорвать порочный круг, будто железным обручем сковавший на долгие полтора столетия род Даргановых-Ростиньяковых. Тем более, что время на дворе диктовало другие условия. Сам он с трудом вывернулся из тисков наследственных генов, поступив назло многочисленным родственникам в престижное МГИМО, но не в суворовское или офицерское училища. И этот подвиг он совершил несмотря на то, что души не чаял в лошадях и в военной технике, и в юности часами пропадал на ипподромах с армейскими полигонами. Странно, но лишь женщины в их роду имели важные профессии, почти все они закончили высшие учебные заведения с уклоном на международные отношения, и все знали по нескольку европейских языков.

"Волга" притормозила возле лестницы, ведущей к парадному подъезду, у ступенек уже стоял сверкающий автомобиль, принадлежащий семейству Буденных. Из него вылезла вальяжная дама, внучка Семена Михайловича и бывшая супруга актера Державина, одного из героев кабачка "Двенадцать стульев". Членов обеих семейств связывали общие казачьи корни. Правда, маршал был все-таки из донских хохлов, не пощадивших перед взлетом на вершину власти своего соплеменника и земляка Думенко, первого командира Первой конной армии. Того командарма по доносу, в котором принимал участие и Буденный, герой Первой мировой и гражданской войн, расстреляли в подвалах ростовской тюрьмы. Но кто из бывших холопов, ошалевших от открывшихся настежь дверей во власть, вдруг распахнувшихся перед ними с оглашением революционных преобразований в России, не предавал никого и не продавал. У всех у них руки были по локоть в крови, и кровь эту они без зазрения совести сцедили на одного из самых жестоких своих вождей — на Сталина. На того человека, которого к власти сами же и привели.

— Господи, какая встреча, а я недавно о вас вспоминала, — всплеснула руками внучка командарма, она покосилась на Вадима и откачнулась к Наталье. — Милочка, вы слышали, что посол Советского Союза в Америке, этот Нечипуренко, переметнулся к американцам? Об этом передают радиостанции всего мира.

— Ну и пусть бегут, одним больше, одним меньше, — отмахнулась миловидная особа, никогда не терявшая самообладания. — Эти перебежчики ходят целыми делегациями вокруг американского посольства, они завалили просьбами отпустить их из Советского Союза весь Президиум Верховного Совета.

— Разве подобное допустимо? Ведь это же выражение презрения к своей родине!

— Им плевать на родину, они лезут туда, где лучше жить.

— Но так поступают только безродные космополиты!

— А вы думали патриоты побегут? У наших патриотов и здесь делов по горло, — усмехнулась Наталья. — Они мечтают о том, как бы сделать так, чтобы передовые западные технологии не прорвались через кордон и не перевернули в Советском Союзе все вверх дном.

— Так вы не осуждаете побег этого Нечипуренко к капиталистам? — наконец поняла смысл услышанного внучка легендарного командарма.

— Я уже сказала своему мужу, что незаменимых людей не бывает, — подставляя локоть под руку Вадима, покривила щеку собеседница. — Русский народ на таких людей не обращает внимания. А надо бы присмотреться к ним повнимательнее и постараться заинтересовать их на родине чем-то стоящим.

Машины сверкнули стоповыми фонарями и помчались по освещенному Кутузовскому проспекту, пустынному в это ночное время. Трое жильцов "сталинки" обогнули здание вдоль его фасада, вошли в слабо освещенный двор. Со времен революционных преобразований у советских людей появилась привычка — входить с черного хода хоть в свой дом, хоть в государственное учреждение. Скорее всего это напоминала о себе почти всеобщая холопская наследственность. При расставании возле лифта Буденная поцеловала жену Вадима в щеку и доверительно шепнула: