Эдуард Кондратов - Операция «Степь» Страница 42

— Есть идея! — громким шепотом воскликнула Шурочка. Глаза ее расширились, зрачки слились с темной роговицей: не глаза, а таинственно поблескивающая тьма.

— Что за «эврика»? — подозрительно взглянула мать. Булис вежливо усмехался.

Зато Мишка… Уж кто-кто, а он понял: и идея у Шуры есть, и не отступится она от нее ни за какие коврижки.

«Железный товарищ, — подумал Мишка. — А я ведь ее… люблю».

Королева бала

— Прошу меня извинить, господин Шафрот, — приближаясь к столу, по-английски проговорила Надежда Сергеевна. — Я не устояла перед ее настойчивостью. Это моя дочь Александра. Она мечтала познакомиться с вами. Но, увы, это оказалось возможным лишь на ваших проводах.

— О-о! — отозвался Вилл Шафрот. Он с юношеской живостью взглянул на девушку, остановившуюся в дверях кабинета. Госпожа Ильинская могла щебетать все что угодно, все равно ее слова проносились мимо его сознания. Какие глаза!.. Черные, блестящие и, черт возьми, они небезразлично смотрят на него. Вилла Шафрота! Что-то в них есть такое… Нет, даже в английском с его богатейшей лексикой не отыскать нужных слов. Хороша-а… Желтая шелковая шаль накинута на обнаженные плечи, короткое платьице-туника держится на тонюсеньких бретельках… А стройные ножки в черных чулках, эти высоченные каблучки — они делают незаметным маленький рост. А как раскованно держится!

Эх, знал бы мистер Шафрот, чего стоила Шурочке эта непринужденность! Никогда еще в жизни она так не трусила, как сейчас. Невнятно, словно через подушку, донеслись до нее слова плотненького американца:

— Мери Пикфорд, право…

Он вышел из-за стола и направился было к Шурочке, но вовремя спохватился. Повернул к Надежде Сергеевне и коснулся губами ее руки, блеснув изумительным пробором. Только затем подошел к дочери, которая так и замерла изящной статуэткой у двери.

— Вы очень похожи на свою мать, А-лек-сан-дра, — выговорил он, целуя руку Шурочке.

— О да, мистер Шафрот, и я ужасно горжусь нашим сходством, — также по-английски ответила Шура, продолжая робко смотреть на него и чувствуя, как все плывет у нее перед глазами.

— О-о! — от удивления сочные губы главы американской миссии сложились в трубочку. — Мисс говорит на языке Шекспира? Чудесно! Алек-сан-дра… — со вкусом повторил он и покрутил головой.

Шура вымучила улыбку и опустила глаза.

Надежда Сергеевна, волнуясь, смотрела на дочь. Изумлялась: откуда у нее такое?! У резкой, порывистой девчонки? Она не успела спросить у дочери, где та раздобыла свой маскарадный — иначе и не назовешь — наряд. Мать и дочь встретились у входа в особняк АРА всего десять минут назад. Раздеваясь в гардеробной, они успели перекинуться несколькими незначащими фразами — вокруг были разряженные гости господина Шафрота. Словно светский раут десятилетней давности. Снова офицерские мундиры, правда, не по-русски мешковатые: американцы любят одеваться свободно. Снова галстуки и стоячие воротнички. Снова длинные вечерние платья довоенных лет. Только три-четыре молодые женщины пришли в современных, не слишком приличных, по мнению Надежды Сергеевны, коротких платьицах с нелепыми бантами и поясами ниже талии. Сама она оделась на банкет с элегантной простотой: темное шерстяное платье и шелковый, того же тона, цветок у плеча. Вдове полагается выглядеть скромно. Однако же Ильинская — личный секретарь самого Шафрота, ей не пристало походить на пролетарскую замарашку. На правой руке у Надежды Сергеевны висела на ремешке узкая театральная сумочка, отделанная стеклярусом. Целуя секретаршины пальцы, Шафрот не мог не заметить ее.

— Проходите же, мисс Алина! Вы позволите так вас называть? — чуть наклонив голову, он плавно показал ей на бархатное кресло и продолжил приглашающий жест, обернувшись к матери. — Вы говорите со мной на моем родном языке, а я хотел бы сказать вам по-русски… — Щеточку усов растянула улыбка: — Отчи чиор-нии, отчи ста-ра-сс-нии, отчи джгутчии и прэ-кра-сснии…

Шурочка напряженно улыбалась. Шафрот расхохотался, Надежда Сергеевна чуть наморщила напудренный нос.

— Я знаю, что означают по-русски эти слова, — сказал с чувством Шафрот. — У вас и у вашей матери именно такие глаза.

Надежда Сергеевна покосилась на огромные напольные часы с бронзовыми фигурками: до начала праздничного вечера оставалось минут пять-десять, не больше. Она незаметно сняла с руки ремешок и судорожно сжала сумочку сразу вспотевшей ладонью. Как хорошо, что Шафрот усадил их в кресла! Сейчас она сунет сумку между спинкой и сиденьем. Вряд ли кто ее увидит. А как она туда попала? Нечаянно завалилась в щель…

Тем временем Шафрот вернулся за стол, усеянный бумагами, и принялся быстро сгребать их, собирая в одну растрепанную стопу.

— Бумаги, бумаги! — рисуясь, горестно воскликнул он. — Они убивают все время, то есть саму жизнь. И вчера, и позавчера, и, увы, сегодня. Я вынужден даже спать с ними… — Он захохотал, сверкнув безукоризненными зубами. — Вот, мисс Алина, полюбуйтесь! — И снова плавным, широким жестом он указал на диван, на горы канцелярских книг, стопу бумаг на столе, на три, а может, и четыре кожаных чемодана в углу кабинета.

Мягко, без малейшего звука, отворилась дверь. Она пропустила Александра Васильевича Бородина, одного из заместителей директора РАКПД, эсера и — о чем знали все — бывшего члена Учредительного собрания. Он был в визитке и белоснежной рубашке с широким галстуком.

— Господин Шафрот! — Бородин повернулся к Ильинской. — Переведите, прошу вас: пора к столу! Приехали советские гости… Карклин, Елисеев, один из губсоюза. Время начинать.

Шафрот выслушал перевод и закивал.

— Принимайте, рассаживайте. Я буду через три минуты. И… вот что: позаботьтесь, чтобы миссис и мисс Ильинские получили места невдалеке от меня.

Надежда Сергеевна, а за ней и Шурочка встали. Ильинская заметила, как на миг встретились взгляды ее дочери и Шафрота, и стиснула зубы. Надо стерпеть… А что-то еще дальше будет, о господи?!

«Нет, — подумала она, — когда будет проходить от стола к двери, сумочку он не увидит».

…Вилл Шафрот ценил пунктуальность: ровно через три минуты зал разразился рукоплесканиями. Зал приветствовал главу американской миссии АРА, который входил в банкетный зал, чтобы проститься со своими служащими, с голодной, грязной, опостылевшей ему Самарой, с колючими советскими властями, а возможно, что и с Россией. Он поприветствовал вставших из-за стола гостей добродушно-отеческим мановением крупной ладони и прошествовал вдоль аплодирующего зала. Мельком зацепил взглядом Шурочку и приблизился к своему месту во главе длинного, кувертов на пятьдесят, праздничного стола. Жестом — уже двумя руками — он попросил гостей сесть. Обождав, пока не утихли шарканье ног и стук стульев, он, подобно проповеднику, поднял вверх руку и проникновенно заговорил: