Валентин Ежов - Белое солнце пустыни. Полная версия Страница 43

– Потому что я глупая и некрасивая.

Верещагин усмехнулся.

– Умной мне не надо, потому что я сам умный, а красивая еще хуже умной… Мне нужна верная.

– Тогда – это я, – чуть слышно прошептала медсестра…

Они поженились, и вскоре у них родился сын, Ванечка. Но мальчик прожил недолго.

Цвела черемуха, струясь горьким духом в окошко дома, где они после войны снимали с Настасьей комнатку, когда в одну из ночей Ваня тихо умер во сне. Больше у них детей не было, и воспоминания о Ване остались болью на всю их жизнь…

Настасья отворила дверь и вошла в комнату, неся перед собой миску с черной икрой.

Верещагин, раскинувшись на широкой кровати, спал. Он бормотал во сне, стонал, всхлипывал.

Настасья неодобрительно покачала головой и, перекрестившись на образа, поставила миску на стол.

– Уурра! – прокричал во сне Верещагин. – За мной, ребята! – И вскочил, обливаясь потом, поскольку начал тучнеть и плохо переносил жару.

Жена обтерла его полотенцем и пригласила к столу.

– Опять пил и не закусывал? – неодобрительно сказала она.

– Не могу я больше эту проклятую икру есть, – взмолился Верещагин, отталкивая миску. – Надоело! Хлебца бы!..

– Ешь, тебе говорят! – приказала Настасья и, зачерпнув полную ложку икры, поднесла ему ко рту.

Верещагин капризно помотал головой, но жена настояла, и он, морщась, проглотил икру. А Настасья затараторила:

– Ой, нынче страху-то в Педженте! Из дома никто носа не кажет… Этот рыжий, что к нам приходил, самого Абдуллу будто поймал…

Верещагин, услышав это сообщение, на какое-то время перестал жевать, заинтересовался.

– Ну и заварил он кашу!.. – продолжала Настасья, зачерпывая очередную ложку икры. – Господи, ты хоть не задирайся, не встревай! Будет с тебя – свое отвоевал…

Верещагин неприязненно взглянул на жену, с отвращением проглотив еще порцию икры. Он любил свое военное прошлое, как самые счастливые дни жизни, и упоминание о том, что он свое отвоевал, всегда его злило.

Петруха, обняв винтовку, сидел у двери зиндана. Абдулла вел себя тихо. Из темницы не доносилось ни звука.

Через двор музея к колодцу прошла Гюльчатай, из-под паранджи улыбаясь Петрухе.

Он вскочил на ноги, окликнул ее – девушка охотно остановилась.

– Гюльчатай, открой личико, – попросил он, подойдя поближе. – Ну, открой…

Она заколебалась, взялась за край паранджи. За углом раздался непонятный шум.

– Вроде крадется кто… – встревожился Петруха, прислушиваясь.

Из-за поворота галереи второго этажа доносились какие-то звуки.

– Последи за дверью, – попросил парень. – Я мигом…

Он добежал до арки и свернул за угол здания.

Гюльчатай поставила кувшин на землю, проводив взглядом Петруху.

– Гюльчатай, – внезапно услышала она свое имя; голос, произнесший его, заставил ее задрожать. – Подойди к двери.

Как только Петруха убежал и Гюльчатай осталась во дворе одна, наблюдавший за ними Абдулла понял, что наступил тот самый, может быть, единственный момент, которого он все время ждал. Сухов, говоря Рахимову, что «Восток – дело тонкое», оказывается, и сам еще не до конца понял, насколько оно «тонкое». Он допустил промашку, не оценив, а, вернее, не зная всей силы безропотного подчинения гаремной жены своему хозяину.

Гюльчатай, как загипнотизированная, подошла к двери зиндана. В зарешеченном оконце она увидела Абдуллу.

– Открой лицо! – приказал он, пронзительно глядя на свою жену. – И отодвинь засов!

Как во сне она безропотно выполнила все.

– Подойди сюда!

Гюльчатай вошла в темницу – она шла, как кролик к удаву, не смея отвести взгляда от страшных глаз своего мужа.

Абдулла, сорвав с нее чадру и обхватив пальцами ее тонкую шею, привлек к себе.

– Скажи – почему ты так и не полюбила меня? – с тоской в голосе спросил он.

– Я боялась тебя, господин, – прошептала Гюльчатай.

Абдулла вспомнил слова умирающей Сашеньки и горько усмехнулся.

– Ты мне нравилась всегда, – сказал он, и это были последние слова, которые слышала Гюльчатай в этом мире.

Абдулла стиснул своими железными пальцами ее горло, и она, затрепетав, медленно осела на пол…

На галерее второго этажа Петруха увидел Лебедева, который складывал какие-то картины и посуду в нишу, сделанную в полу; рядом лежали плиты, которыми он собирался ее прикрыть.

– А, это вы, – облегченно сказал Петруха. – Что это вы делаете?

– Прошу вас, ни звука, – поднес палец к губам Лебедев. – Здесь тайник. Я пытаюсь сохранить наиболее ценные экспонаты.

Петруха повернулся и побежал обратно, на свой пост. Он бросил взгляд на дверь зиндана – та была заперта на задвижку.

Гюльчатай сидела у двери, укрытая чадрой.

Петруха подбежал к ней, присел на корточки рядом.

– Гюльчатай, ну открой личико, ты же обещала… – попросил он.

Чадра откинулась – суровое лицо Абдуллы открылось под ней. Петруха отпрянул, попытался вскочить, но сильный удар ребром ладони в шею помутил его рассудок, и он повалился навзничь.

В следующее мгновенье Петруха был убит штыком винтовки, которую Абдулла снял с его плеча. Перевернув винтовку, он с размаха всадил штык в сердце парня.

Затем Абдулла мягко, как тигр, метнулся к воротам, оставив убитого с торчащей в груди винтовкой, штык которой ушел в землю.

Сухов и Саид возвращались в музей. Саид сидел на коне, а Сухов, отдав ему пулемет и держась за седло, бежал налегке рядом. Они разминулись с Абдуллой на какие-то секунды.

Вбежав в ворота, Сухов окликнул Петруху – ответа не последовало. Озадаченный этим, он пробежал через внутренний двор и увидел пригвожденное к земле тело Петрухи. И словно его самого пронзил штык, причинив страшную боль…

Сухов заставил себя отодвинуть засов на двери и вошел в темницу. Он бережно вынес на свет тело Гюльчатай и уложил его рядом с Петрухой – их лица были обращены друг к другу.

Неслышно подошел Саид, положил пулемет к ногам Сухова.

– А теперь уходи скорее, – сказал он. – Одному нельзя оставаться.

– Не могу, – ответил Сухов. – Абдулла убьет женщин.

– Абдулла убьет тебя… У него много людей и много оружия. – Упрямство русского было непонятно Саиду. – Это его жены, – привел он неотразимый, с его точки зрения, довод. – Сейчас он будет здесь.

– Я рассчитывал на тебя, Саид, – с сожалением сказал Сухов.

– Если меня убьют, кто отомстит Джевдету? – спро сил Саид. – Я должен его убить, исполнить свой обет. Только для этого я сейчас живу.

– Я рассчитывал на тебя, – повторил Сухов, вздыхая.

Из-за угла дворца появился Лебедев. Шаркая чарыками, подошел к ним. Саид, коснувшись плеча Сухова, как бы простившись, пошел к коню. Он понял всю тщетность дальнейшего разговора с русским.