Иван Кратт - Великий океан Страница 43

— Господин Лещинский! — выговорил он с искренней радостью и, несмотря на попытку удержать его, решительно поднялся. — Жив? Вернулся? Слава тебе…

Перекрестившись, он сел на кровати, быстро, беспорядочно расспрашивал об остальном экипаже, о корсаре, перескочил на дела колонии. Про отъезд Баранова ему уже сообщила Серафима, но он только сейчас по-настоящему очнулся и с лихорадочной торопливостью жадно набросился на собеседника. Раскрасневшийся и возбужденный, подмяв под себя подушку, спрашивал, слушал ответы и снова спрашивал.

Лещинский теперь совсем оправился, но обращение его не изменилось. Все так же охотно и радушно отвечал он Павлу, сетуя на трудности, на долгое отсутствие правителя, на непрекращавшиеся болезни среди промышленных. Будто отчитывался перед начальником. Он даже намекнул, что наконец-то сможет передать управление крепостью. Намекнул и выжидающе замолчал. Но Павел его не понял.

Потом явился Ананий. Мягкой, неслышной поступью вошел он в горницу, перекрестил стоявших у порога Серафиму, Лещинского, неторопливо приблизился к кровати.

— Много слышал. Много… — сказал он, остро, с любопытством разглядывая приподнявшегося Павла. — Еще в Санкт-Петербурге от самого господина Строганова, покровителя… Рад узнать вас, сударь мой.

Он расправил рясу, сел на кровать, заговорил о столичных знакомых, у которых бывал и крестник правителя, о переезде сюда, посочувствовал скитаниям Павла и ни слова не обронил ни о делах колонии, ни о миссии, ни о Баранове. Да и говорил он не как с больным и совсем не как священнослужитель. Лишь уходя, добродушно благословил юношу пухлыми рыжими пальцами.

— Отважных хранит господь… — сказал он, подвязывая цепочку креста. — Форту хозяин нужен.

За все время, проведенное Ананием у его постели, Павел только удивленно глядел на архимандрита. Впервые встречал он образованного, начитанного российского монаха, посещавшего просвещеннейших людей столицы. От слабости и жара кружилась голова, но юноша чувствовал, что он не бредит, что, кроме лесов и ущелий, пиратов и индейцев, несбывшихся мечтаний, есть города и люди, книги, широкие, большие мысли…

Баранова не было, далеко, в глубину гор ушла Наташа. Крепость и поселение казались случайными. Империи здесь не существовало…

Растревоженный, он опять потерял сознание, и Серафима больше не отходила от его кровати. Женщина не сомкнула глаз ни на одну минуту, сидела не шевелясь. Лишь изредка вставала, чтобы переменить полотенце на горячем лбу больного или поправить фитиль лампады.

Гремел за стенами шторм, стучали струи дождя. Как всегда, билось о камни неспокойное море, выли у палисада сторожевые псы. Медленно и тревожно тянулась ночь…

Глава десятая

Штормовые ветры продолжались до середины лета. Потом неожиданно наступила тихая погода, и в первый же день странное явление, еще невиданное в этих местах, поразило жителей Ново-Архангельска. Весь берег от пролива Хуцноу до крайних, чуть заметных на горизонте скал казался залитым кровью. Множество раков, выкинутых бурей и подземными толчками, сбивалось в кучи, гибло на воздухе, окрашивая песок и камни своим предсмертным цветом.

Землетрясение на материке не ощущалось, оно прошло по дну океана, вдоль северной гряды островов. Вулканы Ильи, Доброй Погоды, Эчком много лет уже не действовали, плотная лава, серая пемза покрылись саженною корою льда. Следы прежних извержений виднелись повсюду, но кратеры гор потухли давно.

Среди мертвых раков встречались крупная и мелкая рыба, водоросли, чудища морских глубин. С корзинами, ведрами из корья и кожи, просто с ременными низками колонисты бросились собирать нежданный дар. Треска в засольных ямах кончилась еще к началу лета, население форта опять перебивалось ракушками, прошлогодней ягодой, собираемой по болотистым низинам. Все, что удавалось поймать алеутам, всю охотничью добычу Павел отдавал артелям зверобоев, по-прежнему каждое утро посылаемым на промысел. Возле второго Северного пролива обнаружили богатое лежбище бобров.

Со дня возвращения Павла прошло около месяца, юноша почти совсем выздоровел. Открывшаяся рана зарубцевалась, не так мучил кашель. От медвежьего сала, припасенного Серафимой, от покоя и крепкого морского ветра заживали верхушки легких. Он вставал так же, как и при Баранове, в семь часов утра, шел на пристань, потом к узкому мысу, где была поставлена литейня.

С приездом Павла корабельщик возобновил работу. Мастер приободрился, стучал деревянным обушком по шпангоутам, обшивке, проверял лес для мачт. О нападении колошей, пожаре судна вспоминать не любил.

— Было, да прошло, и миновать может, — говорил он, выбирая из бороды желтые стружки.

В ту проклятую ночь сгорели заготовленные для нового корабля две бухты каната, и это несчастье старик считал своей оплошностью.

Корабль вырастал на стапелях пузатый и пока неуклюжий, но строители уже видели, что спущенный в море, с полной оснасткой, бриг вызовет одобрение любого знатока. И это будет первенец, построенный своими руками на новой родине.

Павел проводил на верфи половину дня.

С литьем тоже дела налаживались. В литейной орудовал Афонин, сосед Наплавкова, старик, подобравший индейскую девочку. Когда-то очень давно пришлось ему зимовать на Урале на одном из заводов Демидовых. В громадной каменной печи плавили руду. Потом, после тяжкого дня, парни сразу валились спать, а востроносый, в чужом полушубке, Афонин пробирался в соседний сарай, где беглый монах и двое подручных месили на завтра формовочную глину.

Топилась печь, коптили лучины. Афонин садился на еловый обрубок и, словно нахохлившийся воробей, следил за искусными движениями бывшего соловецкого дьякона. Он мог сидеть так всю ночь. Нравились и сырая формовочная, и обожженные красные человечки, которых для шутки лепил расстрига.

Однажды монах смастерил глиняную модель монастыря с церквами, оградой, а пушки и колокола были им же отлиты из меди. В другой раз подручные показали Афонину большой ком глины, прикрытый мешковиной. Изумленный литейщик увидел знакомые черты хозяйского лица, намеченные скупо, но сильно и как-то необычайно резко. Будто монах хотел вылепить одну жестокость.

Весной соловецкий дьякон утопился, Афонин побрел в Охотск. С той поры сменилось много лет, много растаяло снегов…

Старик взялся отлить две каронады и главный колокол для новой церкви.

Давнишний литейщик и китобой сам топтал тонкими, в синих прожилках, ногами глину, сушил песок, сколачивал плахи для форм. Все дни проводил здесь, домой наведывался редко, а последнее время решил и ночевать возле своих сооружений — трудно было оторваться.