Ирина Цветкова - Скифская пектораль Страница 43

Внутри Владимира начало подыматься что-то нехорошее, клокочущее-бурлящее, словно вулканическая лава, готовая извергнуться испепеляющим гневом. «Подожди, – сказал он себе. – Это только твои предположения. Может быть, это всего лишь совпадения». Тем временем зал наполнился людьми, и пастор начал говорить.

Речь его была длинной и нудной, но Владимир, осторожно оглядывая присутствующих, видел, как горели их глаза, как они готовы были ринуться вслед за своим мессией, как они верили ему и боготворили. А тот даже не мог толком выступать перед аудиторией: запинался, повторялся, терял мысль, к концу предложения забывал, что хотел сказать вначале, путал ударения. Но толпа, ослеплённая его величием (которое он сам ей и внушил), жадно внимала ему, ловя каждое слово. «Неужели среди нас столько слабых людей, которых легко подчинить себе? – думал Владимир. – В чём же секрет его успеха? Нет, дело не в его успехе, он – ничтожество, дело в слабости и ущербности этих людей, которые исподволь, по природе своей уже ждут и готовы посадить себе на шею любого пророка, даже если им назовётся какой-нибудь маньяк-извращенец».

А оратор в пылу страстей начал распаляться, покраснел и уже не говорил, а кричал:

– Вот, смотрите! Перчатка! – он отчаянно тряс ею. – Она пустая. Она никакая. Её можно смять и выбросить. Её можно видоизменить, как угодно – это ваша душа без веры. А теперь смотрите – я надел перчатку на руку. Что вы видите? Это уже не кусок тряпки, это красивая, полезная вещь. Так и ваша душа, когда она усилена верой…

Он неистовствовал, бегал по сцене, кричал. Он был смешон, нелеп и отвратителен. Но сектанты вскакивали с мест, поддерживали его возгласами, хлопками, неуёмным сиянием глаз.

– Вот, смотрите! Моя рука в перчатке! – он тряс рукой перед носом у благообразных старушек в первом ряду, а те едва успевали утирать слёзы умиления. – Вот! Вот! Смотрите! Это ваша душа с верой внутри! Вот что мне нужно – ваша вера! Вера! Ваша!

Если ему что-то и нужно было сейчас, так это смирительная рубашка. Но за неимением оной он продолжал бегать и орать, словно в припадке эпилепсии. А Владимир вспомнил деда Егора, их последнюю встречу. Как он не уберёг старика? Ведь он сразу почувствовал опасность, когда услышал про секту. Этот мерзкий тип, бегающий по сцене, отнял у них с сестрой только что обретённого деда, отнял и всё то, что дед скопил за долгую жизнь и что по праву должно принадлежать им, наследникам. Их обокрали средь бела дня в одной из самых великих стран мира. Ещё сотни людей сидят в этом зале, желая однажды отдать всё своё добро не собственным детям, а параноику, кликушествующему со сцены и откровенно насмехающемуся над этим людским стадом. Сколько ещё таких, как Владимир, проснутся однажды и обнаружат, что они остались голы и босы, всё их достояние родители отдали по доброй воле этому пройдохе, этому мерзкому типу, неудачнику и шизофренику.

Гнев и ненависть бушевали в нём. Он обязательно напишет всю правду об этом способе откачивания денег у людей. Он размажет этих «пророков», он использует всю силу своего пера, всю мощь таланта, данного ему Богом, чтобы уничтожить этих паяцев, пытающихся глаголить от имени Господнего. Он добьётся привлечения к ответственности этих, с позволения сказать, пасторов, чтобы другим неповадно было.

– … это от беса! Это бесовское! – о чём-то кричал со сцены пастор. Он настолько вошёл в роль, что вывести его оттуда будет, весьма вероятно, нелегким делом. Да таких давить надо, как вшей.

Владимир чувствовал, что уже задыхается от переполнявших его чувств. Грудь начала тяжело вздыматься, он резко поднял голову… и увидел, что на него прямо в упор смотрят несколько пар глаз. Это была стайка чумазых ребятишек, приведённых сюда сердобольными соседями, а, может, и раскаявшимися родителями – наркоманами или алкоголиками. Дети изучающе смотрели на новенького. Этот недетский взгляд детских глаз был знаком Владимиру. Такие ребята часто встречаются на улице, в переходах, возле стоянок машин, когда они протягивают руку – за подаянием. И когда люди видят их, то отводят взгляд. Так легче жить: не видишь проблемы – значит, её нет. Да и кого интересуют проблемы чужих детей? Главное, чтобы со своими всё было в порядке. Вечно голодные, оборванные, не нужные ни родителям, ни обществу, они сначала просят, потом сбиваются в стаи и начинают отнимать. Потом идут алкоголь, наркотики. Если не убьют в каких-нибудь разборках, можно попасть в тюрьму или подхватить СПИД. Вот будущее для этих детишек, которые сейчас во все глаза смотрели на Владимира.

Эти недетские глаза видели и знали то, чего не видел и никогда не узнает Владимир в своей сытой беззаботности. Он понимал разницу между собой и голодными грязными детьми. И потому опустил глаза. Ему стыдно было за свой безупречный костюм, за белый воротничок и за чистый носовой платок в кармане. Ему стыдно было за счастливое детство и за то, что никогда не доводилось тянуть свою замурзанную ручонку, чтобы получить грош на пропитание. Ему было стыдно за то, что он никогда не видел своего отца пьяным или оскорбляющим своих домашних; за то, что на него ни разу не повысили голос; за то, что его отец и мать все уик-энды и отпуска проводили с ними, своими детьми; за то, что им читали книжки на ночь и каждый день проверяли тетрадки; за то, что были в курсе их школьных дел и принимали у себя их школьных друзей; да наконец за то, что вдоволь поел мороженого. Всего этого не знают дети, которые смотрят на него, холёного, благополучного. Как легко отмахнуться от них, сказав себе, что это – их проблемы, а вовсе не твои, и на том успокоиться. Но так не бывает: всё в этом мире взаимосвязано. Когда-нибудь Владимир обязательно встретит девушку своей мечты (она будет похожа на ту, чьё фото стоит у него на письменном столе – со взглядом в никуда), у них будут дети, он хотел, чтоб как у его родителей: мальчик и девочка. Он отдаст им всю свою душу, вложит в них всё, всю свою жизнь подчинит своим детям, ведь дети – это главное, что мы оставляем после себя. Его дети никогда не будут голодать, никогда не будут ни в чём нуждаться, никогда не выйдут на улицу с протянутой рукой. Но если однажды они, опрятные, аккуратные, благовоспитанные, встретят на своём пути вот этих, грязных, грубых, неумытых, которые сейчас сверлят глазами Владимира?… Сегодня они просто голодные оборванцы. А завтра? В кого превратятся озлобленные жизнью волчата? А ведь они будут мстить тем, благополучным, за то, чего сами никогда не имели. Они предъявят свой, бандитский счёт. И мы будем по нему платить. Ни один человек, ни общество в целом не сможет защитить себя от них, потому что когда-то это общество само не захотело дать им то, что они потом возьмут сами с помощью ножа, кастета, пистолета. Сегодня общество отвернулось от них, не считая их проблемы своими, но завтра они заставят посмотреть на себя, но уже другими глазами. И общество, даже если оно очень не хочет, вынуждено будет вспомнить о проблемах таких детей. К сожалению, для кого-то уже будет поздно. Загубленных душ не вернуть. Так, может быть, эта секта, пусть цинично лживая, пусть с пастором-клоуном, но всё же дающая хоть какой-то нравственный ориентир в жизни – единственное спасение для этих детей? Для них это единственная тропка к Богу с его заповедями: не убий, не укради, не желай чужого, возлюби ближнего своего, как себя самого… К тому же, здесь они могут получить не только духовную пищу, но и материальную. Отцы-настоятели вовсю стараются, привлекая новых членов, потому не скупятся на дармовые обеды. Если наследство деда Егора пойдёт на ежедневную бесплатную миску супа для этих истощённых детей – может, так тому и быть?… И тогда секта имеет право на существование?… Ради спасения детских душ. И ради спасения их будущих потенциальных жертв, которые обязательно будут, если сегодня не поставить маленьких волчат на правильный путь.