Поль Феваль - Королевские бастарды Страница 44

Два девиза английской короны один под другим венчали герб: «Бог и мое право» и «Стыд тому, кто дурно помыслит». Вокруг солнца вился девиз Фиц-Роев де Клар: «Свет прежде света».

Гербы эти повторялись повсюду, они были выложены над дверями и вышиты на креслах.

XVIII

ГОСТИНАЯ ЖАФРЭ

По правде сказать, почтенное общество, к которому присоединилась, помахивая огромным веером, госпожа Жафрэ в муаровом платье, не диссонировало с этой горделивой геральдикой. Гербу бастардов последнего католического короля Англии нечего было стыдиться собравшихся здесь аристократов и буржуа.

Чужаком казался лишь жалкий добряк Жафрэ, хозяин дома. Все остальные были будто у себя.

Всем известно, как украшает общество строгий сюртук нотариуса, облагораживая и лачугу, и дворец, даже если в его петлице не расцвела еще розетка Почетного Легиона – знак почтенного возраста или весомых заслуг.

Вот и у мэтра Изидора Суэфа благородства было хоть отбавляй. Узел его галстука соперничал в пышности с алым бантом ордена Почетного Легиона, а выражение лица сочетало невинность и доброту ребенка, поющего в церковном хоре, с таинственным величием жреца-друида. Белоснежные его волосы составили бы честь и самому Карлу Великому, что покоится в Экс-Шапель, но сорочка его была еще белее – словом, все в нем, включая даже вату в ушах, будило у окружающих любовь и почтительное любопытство.

Заметьте еще, что такие нотариусы у нас вовсе не редкость. Среди моих собратьев-романистов есть и любители оскорблять это почтенное сословие. Я выражаю им свое неодобрение, ибо питаю нежную любовь к талантам сих служителей закона и разделяю убежденность многих в том, что именно нотариус является символом благоприличия, чистоты и сдержанности; кстати, я вовсе не согласен с клеветниками, заявляющими, будто он (нотариус) как раз и отправляет людей на каторгу.

Впрочем, сейчас и каторги-то нет.

Я поместил мэтра Суэфа на первое место, потому что он был наиболее импозантен, но и остальные гости дома Жафрэ имели свои неоспоримые достоинства. Был здесь, например, доктор Самюэль: смесь строжайшей элегантности с изумительной уродливостью, которую, впрочем, тысячеустая молва приравняла к красоте. Сейчас он как раз достиг апогея своей славы, и к нему прямо-таки толпами ломились на прием богатые и знатные больные.

Никто не знал (да и вряд ли кто узнает), как именно распоряжался он своими колоссальными прибылями. Жил он аскетом, хотя гонорары его равнялись жалованью четырех министров и биржа не знала игрока счастливее, что, однако, не мешало этому игроку дорожить каждым су, словно мальчику на посылках при судебном исполнителе.

Рядом с ним сидела королева парижского высшего света, пациентка и давний друг доктора Самюэля, графиня Маргарита дю Бреу де Клар, чье имя мы не раз уже здесь упоминали.

Понадобился бы целый том, чтобы хотя бы вкратце поведать историю ее жизни, которая могла бы составить конкуренцию любому из интереснейших романов. Скажем только, что, пройдя через множество поразительных авантюр, где мужество и талант помогали ей больше, чем случайности, она, родившаяся где-то в низах и, похоже, в бедности, медленно и упорно поднималась вверх, торя себе дорогу сильной и безжалостной рукой и умело пользуясь как своим аналитическим умом, так и замечательной красотой. В королевский дом де Кларов она попала благодаря браку с Бретоном Кретьеном Жулу дю Бреу.

Но притязания ее опережали свершения.

Оказавшись на самом верху, она увидела куда больше, чем раньше, и пожелала всего, что увидела.

Она занимала почетное место в этой гостиной, где в изобилии теснились напоминания об аристократическом прошлом, но где и достопочтенной городской буржуазии был отведен свой уголок, как, это принято даже в самых высокомерных дворянских домах на улице Варенн. Маргарита была светской дамой Божьей милостью, как вопреки всему на свете Божьей милостью становятся поэтами: значит, так хочет Бог. Пути Господа неисповедимы, сказал еще Вергилий, правда, вовсе не имея в виду Сен-Жерменское предместье.

К чему отрицать могучие чары богинь? Все мы видели в величественных каретах с пританцовывающими по улице дю Бак лошадьми герцогинь, которые бы только выиграли, обменявшись местом со своими кухарками. Глядя на них, мы, покачивая головой, говорили: «Порода – пустое слово, вот оно как!»

Но это неправда. Просто слово это обозначает явление ослепительное и крайне редкое.

Конечно, и вы, и я частенько видали жен герцогов, которые были совершеннейшими уродинами – от своих косолапых ног до грубых жестких волос; они не умели ни ходить, ни говорить, ни улыбаться, обращение их обескураживало, а манера носить прелестные платья приводила на память лондонские фарсы, где грубый английский юмор разнаряжает в шелка и бархат обыкновенную хавронью.

Так что я все это отлично знаю, однако же, посмотрите: рядом с подобной дамой стоит другая – исполненная достоинства, с ясной улыбкой, настоящая французская аристократка, горделивая и веселая, и при одном только взгляде на нее расцветает душа. Я не знаю ее титула, но сразу назову королевой. Все ее обожают, сами не зная почему. Она властвует, чарует, привлекает. От нее веет всеми ароматами, какими и должны благоухать истинные женщины, да вдобавок еще одним, божественным – амброзией.

Вот что значит Порода.

Я не лучше вашего могу определить словами суть этого явления, но, немало поломав голову, я отыскал одну, как мне кажется, существенную особенность подобных обаятельных характеров: у них нет необходимости дерзать.

И хотя они тоже по временам дерзают, любое их безумство никого не шокирует.

У них словно бы есть божественный талисман. На что бы они ни посягнули, окружающие твердят: «Только-то? Да они достойны куда большего!»

Маргарита, герцогиня де Клар, была из этой когорты избранных, и дерзновения ее никогда не казались слишком дерзкими. Ее генеалогия? Я не слишком-то держусь за родословную, мы же не о лошадях толкуем, в конце концов. В Сен-Жерменском предместье в ее лице я встретил одно из лучших творений Природы – и на этом я настаивал и настаиваю. Впрочем, я полагаю, что обязан сообщить: ни в каком из крестовых походов предки Маргариты не участвовали.

Она обладала всем, что обычно лишь приписывается светским дамам: непринужденностью, не переходящей рамок приличия, естественностью, которую не заменит никакое искусство, простотой, матерью любой славы, красотой, которая была способна вдохновить любого поэта, и молодостью, которую ничуть не ущемляла цветущая юность мадемуазель Клотильды, коя сидела рядом с ней в парадном платье.