Наталья Павлищева - Дмитрий Донской Страница 44

Семен уже не впервые переносил на пергамент то, что Савелий изначала нацарапал на цере. Сейчас он с изумлением слушал то, что должен красно написать вслед за Савелием: тверской князь был зван в Москву для правого суда. Его безопасность обещал блюсти сам митрополит Алексий.

— Да как же, ежели?..

Савелий огрызнулся на неразумного помощника:

— Замолчь! Не твое то дело! Митрополит обещал, с него и спрос!

Коротко кивнув, Семен склонился над пергаментом, старательно выводя букву за буквой. Чтобы не смущаться тем, что пишет, принялся раздумывать над недавно виденным. У княжьего писца увидел тряпичную бумагу. Это совсем не пергамент! Мягкая, тонкая… Только когда узнал, что с нее ножичком соскабливать нельзя, порадовался — лучше так, как они пишут, если что не так, подсушил и поскоблил.

Только подумав об этом, Семка тут же подпортил буквицу. Замерев лишь на миг (хорошо знал, что писец сразу заметит его смущение), он ловко продолжил свое дело. Пусть подсохнет, потом подотрет и заменит неверную буквицу на нужную. Кажется, Савелий не заметил.

Теперь старался думать уже о словах, которые пишет.

Тверской князь Михаил Александрович приехал на суд не один, привез многих своих именитых бояр. Вначале ходили по новому Кремлю, разглядывали, едва заметно качали головами, стараясь не подавать вида, что поражены, что завидуют. В Твери заслон поставлен как обычно деревянный, Михаил уже понимал, насколько проигрывает Москве, но силы духа не потерял.

А бахвальством московским был задет, очень захотелось показать, что он не лыком шит. Может, оттого на суде с Еремеем вел себя дерзко, бояться было нечего, сам митрополит Алексий защиту обещал. Конечно, князь на любовь к себе митрополита не надеялся, не ждал и от Дмитрия Ивановича дружбы крепкой, но не верил, что могут сделать что плохое, пойти против своего собственного обещания.

Не ждал, а случилось. Михаил Александрович с вызовом смотрел на Дмитрия Московского, словно говоря: ну и что ты со мной поделаешь? Не признаю ваших решений и признавать не собираюсь! Его взгляд переместился на Алексия, выражение глаз не поменялось. Князь бросал открытый вызов, уже прикидывая, как быстро надо будет ехать до своей земли и как собирать рать, чтобы отбиться от этого мальчишки, ставшего князем с помощью вон того старика в рясе.

Он так увлекся собственными мыслями, что даже пропустил важный вопрос кого-то из бояр. Когда переспросили, чуть дернул головой:

— Что?

— Да он и не слушает! — возмутился Дмитрий. Его ноздри возбужденно раздувались, лицо как всегда, когда он бывал чем-то сильно задет, покраснело. Глаза метали молнии, способные сжечь на месте непокорного. Но тверской князь был не из тех, кто страшно боится гнева московского князя.

Михаил Александрович стоял прямой, непокорный, надменный. Это решило все, Дмитрий дернулся, резко бросил:

— А вот посиди, князь Михаил, подумай над своими словами!

И снова Михаил Александрович не почуял беды, усмехнулся и направился к выходу, даже не посмотрев на соперника. Но дальше произошло то, чего он уже никак не ждал. Боярин, что стоял на крыльце, показал на крытый возок:

— Садись, князь, сопроводить велено.

Неужто так испугались, что готовы вот так выпроводить до своего удела, даже не попрощавшись? Ай да храбрец московский князь, не стал дослушивать соперника, поспешил отправить восвояси! Разве ж это суд?

И только когда возок, несколько раз повернув, обогнув горы строительного мусора, сложенные бревна, камни, чьи-то дворы, вдруг въехал в открытые ворота и остановился возле незнакомого крыльца, Михаил Александрович очнулся от своих мыслей. Оглянувшись, он увидел, что ворота спешно закрыли и даже заложили огромным бревном. Рядом настороже встали двое дюжих молодцев.

— Куда это вы меня привезли? — вопрос был к подскочившему и согнувшемуся в подобострастном поклоне человеку.

Тот, не до конца выпрямившись, развел руками:

— Велено здесь содержать… Проходи в покои, князь Михаил Александрович…

У тверского князя глаза полезли на лоб, он силился собрать разбегающиеся в разные стороны мысли и не мог. Его привезли на этот двор явно одного. Что это значит?

— Где мои люди? Где это я?

— Где твои люди, про то мне не сказано, а ты на дворе боярина Гаврилы Кошки.

— Ты, что ли, боярин-то? — насмешливо оглядев все так же почтительно кланявшегося человека.

— Нет, что ты! — почти испуганно замахал руками тот. — Я дьяк его Петр Кривой. А самого боярина нетути, уехал. Тебя сказано тут держать, никуда не выпуская, а все, что скажешь, выполнять и доставлять немедля.

И снова дивился Михаил Александрович. Его увезли вдруг, когда слишком насмешливо стал разговаривать с великим князем, этим мальчишкой на престоле. Но на дворе боярина все готово и люди предупреждены, стало быть, заранее знали, что сюда привезут? Этот Митька глупей, чем он думал. Ладно, нынче переночует, где есть, а завтра потребует себе митрополита и напомнит о грамоте с обещанием свободы.

— Ну, веди меня в свои хоромы.

Дьяк, все так же согнувшись, показал рукой:

— Добро пожаловать, князь.

И только тут до Михаила Александровича дошло, почему столь подобострастен этот человек, он не зря прозван Кривым! Один бок бедолаги явно тянуло книзу.

Хоромы были приготовлены недурные, и ужин подали тоже хороший. Янтарная севрюжина оплывала жирком, стерляжья уха аппетитно дымилась в чашке, красовались пироги с белорыбицей и брусникой, стоял жбанчик со ставленым медом… Но есть пришлось одному.

Князь вдруг показал дьяку на стол:

— Откель все это, если хозяев дома нет? Или им пришлось спешно ноги уносить, меня увидев?

Тот усмехнулся:

— Зря не веришь, Михаил Александрович, для тебя все готовлено. Стряпуха у нас хороша, а без дела застоялась, вот и расстаралась, узнав, что будет кому пробовать. Ты ешь, все вкусно и с душой.

«И с ядом?» — хотел было спросить князь, но сдержался. Не думалось, что могут и под замок посадить, не только жизни лишить. Решил отдохнуть, утро вечера мудренее, завтра он себя еще покажет!

Но увидеться с митрополитом на следующий день Михаилу Александровичу не пришлось, тот спешно уехал в Радонеж. С Дмитрием он и сам не желал разговаривать. Оставалось сидеть, досадуя на свою доверчивость и злясь на потерю времени.

Зато скоро приехал сам боярин Гариал, которого для краткости звали просто Гавшей. Был он дороден, бел лицом и весьма громкоголосен. Михаилу Александровичу объяснил просто и доходчиво:

— Ты, Михаил Лександрыч, не серчай, но сидеть тебе тута, видать, долго, пока не одумаешься.