Вениамин Колыхалов - Пурга Страница 44

Конный двор в Больших Бродах поразил Сергея Ивановича своей чистотой и прибранностью. Ровный строй телег с поднятыми оглоблями. Под сапогами похрустывает песочек. Лошади сытые, чистые. Выстроены в деннике, как на параде. Возле голов — гнедых, серых, каурых — замерли в волнении мальчишки. Они тоже успели привести себя в опрятный вид. Стоят, думают: «Хоть бы моего конька не взяли…»

Подъехал председатель. Поздоровались. Знакомы были давно. Коренные нарымчане, они называли себя «коренниками».

— Че, коренник, везешь помаленьку воз-колхоз?

— Везу, Иваныч. Боюсь, с твоим отъездом везти не на чем будет.

— Всех не возьму. На развод оставлю, — бормотал капитан, взблескивая двумя золотыми зубами в нижнем ряду.

Он оценивающе разглядывал привязанного к изгороди Гнедка.

Председатель перехватил взгляд.

— Ему в зубы можешь не смотреть. Забирай первым.

— Не мне даришь, Сергеич. Могу и заглянуть… даже обязан… дохлых на фронт не берем… Захар Яковлевич, попрошу вывести из строя всех увечных коней.

От непривычного обращения по имени-отчеству, от полуприказного тона военного представителя парень немного растерялся. Он стоял первым в шеренге возле Пурги. Слушая ее хрипловатое посапывание, думал: «Не заболела ли». Конюх хотел гордо ответить: «Увечных нет», вовремя вспомнил о своей любимице. Легонько дернул за повод, вывел из строя.

— Слепая, — шепнул председатель, стесняясь громогласно произносить о тяжелом пороке лошади.

Новосельцев подошел к кобыле, испытующе посмотрел на околозрачковые вершины глаз. Оттянул верхнее левое веко. Оттуда, из тайного гнезда, выждав удобный момент, выкатилась слезина.

Наблюдая за процедурой проверки, председатель скрежетнул зубами.

— Не веришь, че ли?!

— Бог с тобой, Сергеич! Просто в диковинку мне. Первый раз вижу слепую от тяглового натужья. Мне об этой лошади говорил в военкомате Запрудин Яша… Мирового парня отец для тыла оставил. — Новосельцев обнял Захара за плечи. — Ты бы знал, Сергеич, какие шельмы-лошадники есть! В колхозе «Пламя» старикашка попался. Черт его знает, когда он у цыган науку дурную перенял: умел нарошные бельма напускать. Приезжаю отбор производить, страшно заглянуть «во очи» животным: гнойные, в серовато-белых пятнах. Об этой хитрости в коннице Буденного мне татарин один поведал. Сок какой-то травы с мелом мешают, впрыскивают в глаза. Приводят того делателя бельм, спрашиваю: «Скажи мне, дед-пустоцвет, ты за каждое напущенное бельмо потрудоденно получаешь, али как?!» — «Свят, свят, свят, — крестится старик. — Напраслину изволишь говорить». «Был свят — будешь судим. Я вот сейчас изволю штаны с тебя спустить, да за проделки твои принародно крапивничков испеку на твоей сковородке…» Ох и народец!

Мальчишки переминаются, переживают.

Оставленные за денником жеребята чешутся о жердины, просовывают меж них головы. Серенький непонимающе смотрит на мать — зачем их разлучили?

— Обрадовать тебя, председатель? — Новосельцев посмотрел с хитроватым прищуром. — Не возьму я твоего Гнедка… по старой дружбе.

На лице Василия Сергеевича промелькнула тень радости. Налетная улыбка держалась всего мгновение. Взгляд построжел.

— Кончай, капитан, в добрячка играть. Не то время. Ценю за дружбу, но… — Тютюнников отвязал Гнедка, передал повод в руки земляка. — Общая беда тыл и фронт поравняла. Не для свадебного поезда отдаем лошадей.

Выводили из строя грудастых, крепконогих, рысистых, статных. Безошибочно знал обо всех достоинствах и недостатках осматриваемых сил председатель. Заранее изгнав из души горечь обид и сожалений, делил табун на слабых и выносливых, резвых и тихобежных. Наметанным глазом капитан видел эту правду отбора, но все же считал нужным заглянуть в зубы, сильными руками проверить спинной прогиб, ноги в согнутом положении. Нащупывал жилы, «слушал» пульсацию крови.

17

Отправку лошадей назначили на утро. Из колхозных запасов отпустили несколько мешков овса. На барже вдоль бортов соорудили жердяную загородку, заполнили сеном.

Перед уборкой — перед главным боем — в колхозе всегда проводилось собрание. Клуб в Больших Бродах стоял на возвышении, метрах в ста от яра. Сцена маленькая, с певучими половицами, с крысиными прогрызами. Четыре сшитых, побеленных известью простыни заменяли киноэкран. Над сценой в деревянных рамках под стеклом портреты Ленина и Сталина. Между ними известный лозунг о слиянии пролетариата в мировом масштабе.

Кино крутили по частям, немое. Его, правда, озвучивали стрекот старенького аппарата, а с улицы — в зависимости от времени года — неприхотливая песнь кукушек, громы, взвои метели, скорбный клик журавлей.

Спины клубных скамеек залоснились до черноты. Большая печь-развалюха дымила, требовала перекладки. Председатель попросил Платона заняться ею, пустив в дело готовый обожженный кирпич.

За последние дни Варя была неотлучна от Захара. Не хотела оставлять его наедине с горем. Помогала готовить коней к смотру. Носила в сушилку кирпичи. Занималась уборкой конюховки.

Собрания в Больших Бродах начинались поздно. День, большая часть вечера отдавались трудам. На колхозное сходбище прикочевывала вся деревня. Приходили почтенные дедки — слеповатые, с приглушью, рассаживались, выбирая лавки пошире, поустойчивее. Слушая выступления, пригораживали к уху согнутые ковшичком ладони. Кормящие матери, прикрыв головенки уросливых младенцев полою кофт, концами платков, выкатывали нетерпеливым детушкам груди. Шмыганьем, покашливанием, вздохами заглушали стеснительно звучное чмоканье мальцов-грудничков.

Во время кинофильмов ребятня постоянно оккупировала пространство на полу, возле сцены. На сходках уходила на задний план, располагалась у печки, дверей, обшаркивала известку со стен. Многие, где сидели, там и засыпали, не выдерживая часовых разглагольствований о сене, надоях, зерне и трудоднях.

В этот вечер много оставалось пустующих мест. Яков Запрудин часто говорил на собраниях короткие, деловые речи, поэтому садился с краешку скамейки. Теперь отцовское место занимал Захар. Неугомонный Васёк ерзал рядом, не упуская случая отвешивать легкие подзатыльники проходящим мимо пацанам. Варя не раз ругала за это братца. Закоренелая школьная привычка сидела в нем крепче самоковочного гвоздя в подкове.

— Поредело, председатель, твое колхозное воинство. — Новосельцев оглядел небольшое пространство клубного зала. Перейдя на шепот, спросил: — Ничего об обрезах неизвестно? Чьи они могли быть?

— Полагаю — хозяин их на фронте.