Виталий Гладкий - Сокровище рыцарей Храма Страница 44

Наверное, дорога к землянке Овдокима (он выкопал ее немного в стороне от остальных бродяг) была хорошо известна Ваське Шнырю, потому что он шел быстро и уверенно, будто узкая тропинка, замысловато петляющая среди зарослей, сама липла к его ногам. Наконец впереди мигнул огонек, и Васька облегченно вздохнул.

— Слава те Господи! — сказал он радостно. — Хоть здесь повезло.

— Ты о чем? — спросил Петря, придерживаясь за тонкие ветки орешника, чтобы не сверзиться в глубокую промоину.

— Овдоким дома. Значит, переночуем в полном комфорте и в хорошей компании.

— А если б его не было?

— Тогда нам пришлось бы спать прямо на земле среди леса, что очень опасно. Здесь пропасть бродячих собак. Могут и сожрать.

— А кто нам мог помешать войти в землянку и расположиться в ней до прихода хозяина? Тем более что он твой знакомый.

— Тю на тебя! Ты в своем уме? Впрочем, что я… Ты ведь ничего не знаешь. Без спроса никак нельзя. Здесь это закон. Иначе выйдешь из землянки вперед ногами.

— Неужто убьют? Не верю.

— А ты поверь. У бродяги на этом свете ничего нет своего, кроме норы в яру и какого-нибудь тряпья. За землянку он горло перегрызет любому. Не твое — не трожь. Так заведено. Везде и во всем должон быть порядок. Вот я, например, не имею права «работать» на чужом участке. Иначе «перо» под бочину — и в Днепр раков кормить.

— Ух ты!

— А ты думал, что все так просто.

Петря промолчал. Ему вдруг почудилось, что он попал в водоворот и стремнина затаскивает его на глубину — туда, откуда ему уже не выбраться. Ощущение было настолько правдоподобным, что он даже начал задыхаться.

Услышав позади судорожные всхлипы, Шнырь встревоженно спросил:

— Ты чего там?!

— Н-ничего… Хух… Дыхалка забарахлила.

— Это бывает, — успокоился Васька. — Когда спускаешься с кручи вниз, селезенка екает и дух спирает. Здесь и воздух другой…

Овдоким сидел возле костра и варил уху. Заросший по глаза неухоженной пегой бородищей, с шапкой давно не стриженных курчавых волос на большой круглой голове, он показался Петре лешим, который покинул болото, чтобы погреться у костра. Это сходство подкрепляли его живописные лохмотья, замызганные дальше некуда.

Услышав шаги, он поднял голову, присмотрелся к незваным гостям, вступившим в световой круг, и неприветливо спросил:

— Чего надобно? Ходите дальше.

— Это же я, Васька! — сказал Шнырь, радостно ухмыляясь. — Не узнаешь?

— Много тут разных Васек шастает… — Овдоким ловким движением снял пену с ухи деревянной самодельной ложкой. — Мне запомнить всех вас башки не хватит.

— Ну как же… — опешил Шнырь.

— Ты иди, иди, соколик, отседова, — не дал закончить ему фразу Овдоким. — Иначе кликну братву нашу, они вам ноги быстро повыдергивают.

И тут Ваську осенило. Быстрым движением распотрошив пакет с харчами, он достал оттуда бутылку водки и поставил ее на плоский камень, исполняющий роль стульчака; на таком же импровизированном «табурете» сидел и Овдоким.

— Хе-хе-хе… — вдруг благожелательно рассмеялся Овдоким, бросив быстрый взгляд на бутылку. — Василий… А как же, помню я тебя, конечно, помню. В гости пожаловали-с? Это вы хорошо придумали. Милости прошу, присаживайтесь. И ушица уже скоро будет готова…

Он засуетился, начал угодливо подмигивать, а его два глаза вдруг начали жить каждый самостоятельной жизнью. Один (правый) присматривал за ухой и оценивающе оглядывал незваных гостей, а второй будто привязали невидимой нитью к горлышку бутылки с водкой.

Но Васька, разозленный холодным приемом, не дал себя обмануть. Он сразу расставил все точки над «i». Видимо, ему был хорошо известен переменчивый нрав бродяги.

— Ушица — это хорошо, — сказал Шнырь. — Но мы тоже не с пустыми руками пришли, — он с вызывающим видом положил пакет на траву. — Нам нужно пожить у тебя немного… перекантоваться дня два-три. Не возражаешь?

Видно было, что предложение Васьки особой радости у Овдокима не вызвало. Но наживка в виде бутылки водки оказалась на данный момент сильнее его свободолюбивой натуры, и Овдоким заглотнул крючок до самой лески.

— А поживите, чего ж… места хватит, — сказал он с невольным вздохом и быстренько нырнул в землянку, откуда принес три разнокалиберных лафитника (один из них был щербатым), явно подобранных где-то на помойке.

Пока он копошился в землянке, Шнырь тихо сказал Петре:

— Теперь все в ажуре. Овдоким от своего слова не откажется.

— Кто он? — с интересом спросил Лупан. — Откуда знаешь его?

— Бывший ученый человек, — с некоторой долей уважения ответил Васька. — Сбежал к нам из Питера.

— Да ну? — удивился Петря.

— Точно. У него и квартира в Питере имеется… а возможно, ее уже и нет. Может, квартирку кто-то прибрал к рукам. У нас народ ушлый. Овдоким живет в ярах… дай бог памяти… года четыре. А познакомились мы случайно. Однажды мне привалил большой фарт, и я по пьяной лавочке начал угощать всю подольскую босоту… — тут в голосе Шныря проскользнули нотки сожаления. — И проснулся в землянке Овдокима… с пустыми карманами. Как сюда попал, ума не приложу. С той поры иногда захаживаю…

Первая бутылка показала дно с потрясающей быстротой. Ушицу хлебали прямо из котелка, одной ложкой — по очереди. Уха была удивительно вкусной и наваристой.

— Сома поймал, — хвалился Овдоким, настроение которого значительно улучшилось. — Думал, под корягу затащит. Здоровый. Еле справился.

Его движения стали быстрыми, порывистыми, а в прежде безразличных, тусклых глазах появились живой ум и бездонная глубина. Временами Петре начинало казаться, что Овдоким видит его насквозь. Он даже поеживался, когда бродяга обращал на него свой проницательный взор.

— Вам бы уехать из Киева, — неожиданно сказал Овдоким, когда они приступили ко второй бутылке. — Над вами висит черный астрал. Это знак беды.

Васька от неожиданности поперхнулся.

— Ты… ты это чего?! — брякнул он растерянно.

— Ничего… я так. Карма у вас плохая. Надо вам менять место жительства. Киев для жизни не всем подходит.

— Что такое карма и этот… как его… астрал? — спросил Петря, который всегда отличался любознательностью.

— Долго объяснять… — буркнул Овдоким. — Да и поймете ли? Плохи ваши дела, молодцы.

— Не каркай, — ответил Шнырь, успокаиваясь. — У кого они сейчас хороши? Война… Вон сколько народу погибло. А за что?

— Вопрос чисто риторический, — сказал Овдоким. — Некоторые философы считают, что войны — это движитель прогресса. Возможно. Хотя я не сторонник этой теории. А вот как быть с бунтом?