Поль Феваль - Юность Лагардера Страница 45

Именно там очнулся Оливье — и ужаснулся.

Его окутывала ночь. В голове шумело, свинцовая тяжесть навалилась на грудь. Воздух был спертый, затхлый, словно в могильном склепе… Он чувствовал острую резь в желудке, как если бы наглотался битого стекла. В довершение всего конечности его заледенели и отказывались повиноваться.

Впрочем, едва только он осознал свое ужасное положение, первая его мысль была отнюдь не о том, как изменить его.

«Что будет с Армель? Что сделают с моей дорогой девочкой?» — стучало у него в висках.

Собрав остатки сил, он попытался разорвать связывавшие его веревки, однако попытка эта ни к чему не привела; Оливье лишь застонал от боли. Тогда он вспомнил о даме, которую счел столь милосердной, столь доброй! Ее роскошные одежды, ее сладострастные позы вновь возникли перед его взором…

— Коварная змея! Она заманила меня в ловушку! Но с какой целью?

Внезапно на память ему пришли страшные истории о кражах детей… невинных младенцев, приносимых в жертву во время черных месс… Волосы у него встали дыбом.

Как раз тогда, когда скупая слеза, исторгнутая отцовскими чувствами, обожгла его щеку, он почувствовал, что его куда-то осторожно потащили; намокшая одежда прилипала к полу и мешала движению.

«Ногами вперед… словно покойника, — в бессильной ярости думал он. — Ах, если бы у меня были свободны руки и со мной была моя шпага, они бы не позволили себе так обходиться с Оливье де Совом!»

Но увы, сейчас он всецело находился во власти неведомых врагов. Ноги молодого человека были крепко скручены веревкой, и кто-то, взявшись за ее конец, медленно волок его вверх по лотку, очень похожему на тот, по которому его отправили в «печь».

В сырой подземной камере, где остановился не только воздух, но и время, молодой человек, сам того не замечая, провел двое суток. Наверное, невидимые тюремщики сочли сей срок достаточным для того, чтобы разум Оливье утратил ясность, а силы окончательно покинули его.

Скольжение вверх продолжалось не более десяти минут. Наконец раздался сухой щелчок, стук — и через отворившийся люк Оливье втащили в новую темницу. В отличие от прежней его тюрьмы, сюда через крошечное окошко, забранное толстой решеткой, пробивался слабый дневной свет. Сквозь прутья виднелся крохотный кусочек голубого неба.

Здесь его уже ждали. Человек в надвинутом на голову капюшоне с прорезями для глаз склонился над шевалье и стал его ощупывать. Затем узник услышал обращенный к нему голос:

— Надеюсь, вы получили хороший урок. Если будете сопротивляться или поднимете шум, вас снова поместят туда, откуда только что извлекли, а то и куда поглубже. Вы поняли?

— Я вытерплю все, но вот что станется с моей маленькой дочуркой?.. Поймите, она же еще ребенок… Если у вас у самого есть дети…

— О ней позаботятся, — заверил его человек в капюшоне.

— Неужели мне нельзя повидать ее, поцеловать, обнять?!

— Там видно будет. Сейчас, дружище, вам пора позаботиться о себе. Вы уже двое суток ничего не ели. Но прежде чем дать вам поесть и глотнуть вина, я развяжу вам руки. Однако послушайтесь доброго совета и не пытайтесь выкинуть какую-нибудь штуку: при малейшем подозрительном движении я выстрелю и размозжу вам голову!

Для вящей убедительности в затылок пленника уткнулось холодное дуло пистолета. Однако подобная предосторожность была излишней. Обессилевший, все еще находившийся под действием зелья, которым опоила его Злая Фея, Оливье был не в силах сопротивляться, даже если бы ему развязали не только руки, но и ноги.

Таинственный страж медленно ослабил веревку на руках шевалье, прислонил его к каменной стене, из которой сочилась вода, полностью освободил от пут руки Оливье и поставил перед ним еду: миску супа, вареную говядину, половину курицы, сыр и бутылку молодого бургундского вина.

Оливье был очень голоден, поэтому он в несколько минут проглотил свой обед, так что тюремщик не успел и слова сказать.

Когда бутылка опустела, узник мгновенно уснул. Снотворное, подмешанное в вино, снова сделало свое дело.

Тогда сторож приблизился к молодому человеку, положил его на пол, снова связал, обмотав ему кисти рук за спиной веревкой и притянув их к локтям, а затем завернул бесчувственное тело в холст, сильно смахивавший на саван.

— Ну вот, одним покойником больше, — усмехнулся он, — только этого мертвеца не станут выставлять на всеобщее обозрение.

В ту же ночь перед кабачком «Сосущий теленок» остановился черный фургон с нарисованными на стенках белыми крестами. Стоял он там недолго, ровно столько, сколько понадобилось, чтобы открыть люк винного погреба, вытащить оттуда длинный белый сверток и затолкать его внутрь фургона… Возница щелкнул кнутом, и черная колесница, скрипя колесами, покатила по улицам Парижа…

Карета эта, выкрашенная в цвета смерти, официально принадлежала городскому муниципалитету. Она выезжала в сумерках и подбирала безымянные трупы… Не меньше дюжины за ночь… Это были жертвы случайных стычек, личных ссор, несчастных случаев и апоплексических ударов. Каждую ночь Париж платил свою скорбную дань молчаливому вознице, отдавая ему окоченевшие тела людей без роду и племени.

Возница состоял на службе у Миртиль. Ей он был обязан жизнью и возможностью зарабатывать на хлеб. Его уже собирались вздернуть, веревка уже холодила ему шею, — но тут подоспел приказ короля: помиловать!

Следом за королевским гонцом появилась владелица «Сосущего теленка». Она увела счастливчика с собой, рассказала, как ей удалось добиться его освобождения, и предложила свое покровительство в обмен на обещание слепо исполнять все ее распоряжения. Через три дня он получил место возницы мертвых и стал одним из самых преданных слуг Миртиль.

Благодаря этому человеку отважные молодые люди и здоровые красивые девушки, попавшие в западню к поставщице пушечного мяса для Берегового братства, без шума покидали кабачок, завернутые в погребальный саван…

Но пленники госпожи Миртиль отправлялись отнюдь не в знаменитый морг в Шатле, где их бы уложили на столы в огромном зале и показали всем желающим (в целях возможного опознания). Возница мертвых ехал по улице Балю, затем по улице Сен-Жермен-л'Оксеруа по направлению к Лувру, поворачивал налево и оказывался на улице Арбр-Сек. Там он останавливался, спускался с козел, оглядывался, прислушивался…

Вот и сегодня, убедившись, что вокруг никого нет, он толкнул тяжелые дубовые ворота, и те широко распахнулись, позволяя увидеть обширный двор, вымощенный камнем. В его глубине стоял особняк, принадлежавший прежде одному аристократическому семейству, а ныне превращенный в склад товаров, отправляемых через Гавр на Антильские острова.