Валерио Манфреди - Александр Македонский. Пределы мира Страница 46

Дворцовый распорядитель, человек на седьмом десятке по имени Фратаферн, без усов и бороды и с выбритым черепом, пришел с докладом.

— Здесь царские наложницы и их дети, а также царевна Статира.

— Статира?

— Да, мой господин.

Александру вспомнилось письмо, в котором Дарий предлагал македонскому владыке господство над Азией к западу от Евфрата и руку своей дочери; ему вспомнился и свой отказ от этого предложения вопреки мнению Пармениона.

— Я желаю, чтобы ты как можно скорее устроил мне аудиенцию с царевной, — сказал он.

Евнух удалился и в первый же день после полудня прислал посыльного с сообщением, что царевна ждет царя после захода солнца в своих палатах во дворце, принадлежавшем раньше сатрапу Парфии.

Александр явился в простом белом греческом хитоне до пят и синем плаще с золотой пряжкой.

Евнух ждал его у дверей.

— Царевна в трауре, мой господин, и просит извинить ее за то, что не украсила свою персону подобающим образом. Но она охотно примет тебя, поскольку ей сообщили, что ты человек благородной души и чувств.

— Она говорит по-гречески?

Евнух кивнул:

— Когда Дарий задумал предложить ее тебе в жены, то велел научить ее твоему языку, но потом…

— Ты собираешься объявить обо мне?

— Можешь войти и без объявления, — ответил евнух. — Царевна ждет тебя.

Александр вошел и оказался в маленьком зале, украшенном цветами и фруктовыми гирляндами. Перед ним была еще одна дверь с резными каменными косяками, а архитрав поддерживали два грифона. Дверь отворилась, и служанка впустила его, а сама вышла и закрыла за собой дверь.

Александр увидел царевну Статиру возле маленького столика для чтения, на котором лежало несколько свитков, и стояла бронзовая статуэтка — степной всадник. Царевна была в хитоне из грубой шерсти цвета слоновой кости, подпоясанном на талии кожаным поясом, и в домашних кожаных туфлях, украшенных скромной вышивкой из синей шерсти. На ней не было никаких драгоценностей, не считая маленького ожерелья с серебряной подвеской в виде изображения бога Ахура-Мазды. Она отказалась от грима, но волевые и изящные черты делали ее лицо одновременно высокомерным и нежным. От отца она унаследовала темные глубокие глаза и четко очерченные брови, а от матери, должно быть, мягкие, влажные, красивой формы губы, тонкую шею, высокую крепкую грудь и, судя по всему, длинные стройные ноги.

Александр подошел и оказался с ней лицом к лицу — достаточно близко, чтобы ощутить тонкий аромат кассии и нарда, окативший его обаянием, которое он уже научился распознавать в восточных женщинах.

— Статира, — произнес он, склонив голову. — Я глубоко опечален смертью царя, твоего отца, и пришел сказать тебе…

Девушка с грустной улыбкой вернула ему поклон и протянула руку, которую Александр на мгновение сжал в своих.

— Не желаешь сесть, мой господин? — спросила Статира, и греческие слова прозвучали в ее устах со странным, но мелодичным акцентом, напомнив волнующий голос Барсины.

Ощутив, как учащенно заколотилось сердце, Александр сел напротив и продолжил:

— Я распорядился, чтобы царю Дарию оказали самые высокие почести и похоронили его в его могиле, высеченной в скалах Персеполя.

— Благодарю тебя, — проговорила девушка.

— Я также поклялся поймать убийцу, сатрапа Бесса, который бежал в Бактрию. Я наложу на него наказание, предписанное персидским законом за предательство и убийство своего царя.

Легким и грациозным движением Статира склонила голову в знак одобрения, но ничего не сказала. Тем временем вошла одна из служанок с вазой и двумя чашами снега, перемешанного с уже отжатым гранатовым соком. Снег в чаше сверкал розовым. Царевна протянула чашу гостю, но сама пить не стала, соблюдая суровые правила траура, и лишь молча смотрела на него. Казалось невозможным, что этот юноша со столь совершенными чертами лица, простыми и учтивыми манерами и есть непобедимый, беспощадный завоеватель, разбивший самые могучие на земле войска, демон, спаливший дворец в Персеполе и отдавший город на разграбление солдатам. В этот момент он представлялся ей любезным юношей, который почтительно обращается с захваченными в плен персидскими женщинами, оказывает почести противникам и даже сумел завоевать привязанность царицы-матери.

— Как поживает бабушка? — спросила она простодушно, но тут же поправилась: — Я хотела сказать, Великая Царица-мать?

— Довольно хорошо. Это благородная и сильная женщина, она с большим достоинством выносит удары судьбы. А ты, царевна, как поживаешь ты?

— Тоже довольно хорошо, мой господин, насколько это возможно в данных обстоятельствах.

Александр снова ласково коснулся ее руки.

— Ты прекрасна, Статира, и с тобой легко. Твой отец, должно быть, гордился тобой.

Она опустила заблестевшие глаза:

— Да, мой бедный отец. Сейчас ему бы исполнилось пятьдесят. Но спасибо за твои любезные слова.

— Я говорю искренне, — ответил Александр. Статира наклонила голову.

— Странно слышать это от юноши, отказавшегося от моей руки.

— Я не знал тебя.

— Разве это что-то изменило бы?

— Возможно. Один взгляд может изменить судьбу мужчины.

— Или женщины, — отозвалась она, не отводя от него глаз, блестящих от слез. — Зачем ты пришел сюда? Зачем покинул свою страну? Она недостаточно хороша?

— О, она хороша, — ответил Александр. — Она прекрасна. Там есть заснеженные горы, алеющие в лучах заката и серебрящиеся при луне, чистейшие озера, прозрачные, как девичьи очи, цветущие луга и леса с голубыми елями.

— У тебя есть мать, сестры? Ты не думаешь о них?

— Каждый вечер. И каждый раз, когда ветер дует на запад, я доверяю ему слова из самого сердца, чтобы он отнес их в Пеллу, во дворец, где я родился, и в Бутрофон, где живет моя сестра, как ласточка, в каменном гнезде на утесе над морем.

— Тогда зачем же ты покинул все это?

Александр поколебался, словно боясь обнажить душу перед молодой незнакомкой, и направил взгляд вдаль, за стену, на покрытые лесами и зеленеющими лугами горы. Доносились голоса торгующихся за товар мужчин, болтающих за пряжей женщин, и слышался крик верблюдов, длинной вереницей терпеливо шагавших из Бактрии.

— На твой вопрос трудно ответить, — проговорил Александр спустя некоторое время, словно очнувшись. — Я всегда мечтал шагнуть за горизонт, туда, куда только может добраться взгляд, дойти до последнего предела мира, выбраться к волнам Океана…

— А потом? Что ты будешь делать, когда завоюешь весь мир? Думаешь, будешь счастлив? Только потому, что достиг того, чего действительно хочешь? Или тобой овладеет еще более сильное и глубокое беспокойство, на этот раз неодолимое?